Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
– У моей возлюбленной госпожи маркизы Костанцы Колонны есть сын.
– Несколько сыновей.
– Я говорю о синьоре Фабрицио. Его задержали за некий проступок. Не можете ли вы, ваше высокопреосвященство, даровать ему прощение?
Художник не поднимал головы. Наверное, надо польстить Шипионе, сказать, что он знаменит своим милосердием и другими качествами – которыми, как считалось, Бог в неизреченной милости Своей наделяет слуг церкви. Но Шипионе вполне мог заподозрить в его словах насмешку. Да и сам Караваджо сомневался в том, что сможет заставить себя их произнести. Мысль о пытках, которые могли ожидать Фабрицио, заставила его утратить хладнокровие.
– За преступление такого рода может даровать прощение только Его Святейшество, – объявил Шипионе. – Если бы он убил простого крестьянина или хотя бы дворянина.
Горло Караваджо сжалось. «Преступление такого рода». Он вспомнил красивое, радостное лицо Фабрицио. Караваджо знал людей, совершивших убийство. Он никогда не мог разглядеть зла в их глазах, пока преступление не совершалось. Каждый, кого он встречал в Поганом садике, вполне мог быть душегубом.
–. тогда, несомненно, был бы шанс. Но он убил одного из Фарнезе – члена влиятельного семейства, в чьей поддержке святой отец нуждается так же, как в поддержке семьи Колонна. Вы смыслите что-нибудь в политике? Мы не имеем права закрыть глаза на это убийство.
Пути назад не было.
– Умоляю вас, ваше высокопреосвященство. Свой долг благодарности и преданности маркизе я готов оплатить любой ценой.
– Да неужели? – Шипионе положил руку на плечо Караваджо. – Тогда сперва закончите картину.
* * *Язык у Караваджо заплетался, и Онорио стоило немалого труда вникать в его тоскливый монолог. Что-то о брате или о том, кто был ему вроде брата, о семействе Колонна и кардинале Шипионе. Онорио решил, что кардиналу нажаловались после перебранки с Бальоне в церкви Иисуса. Но неужели Караваджо из-за этого так убит горем? Вряд ли Шипионе так уж на него разгневался. Его художник попадал и в худшие переделки.
Слуга принес ужин. Онорио указал на тарелку:
– Это козий сыр, Пьетро?
– Коровий, – ответил тот.
– От какой коровы молоко? От твоей матери? – прорычал Караваджо.
– Оставь этого беднягу в покое, Микеле, – усмехнулся Онорио, когда слуга, бурча себе под нос, отошел к стойке. Друзья сторонились Караваджо, когда он бывал не в духе, но Онорио это его состояние даже нравилось – в такие моменты он чувствовал с ним особую близость. Оба не ведали страха, и никто не отваживался с ними связываться. Шатаясь ночью с Микеле по кабакам и борделям, Онорио испытывал глубокое чувство товарищества, знакомое, должно быть, разве что солдатам, сражающимся бок о бок.
Караваджо отрезал кусок сыра и отломил хлеба.
– Родной брат, дьявол его забери, никогда не был мне так близок…
– Я и не знал, что у тебя остались родные, cazzo. Помнишь моего братца Децио? Не вступил бы в монашеский орден, так давно парился бы на веслах какой-нибудь галеры.
– Децио – ушлый малый, – Караваджо пьяно погрозил Онорио пальцем. – Не хуже тебя.
– Да мы оба дел натворили, Микеле.
– А что я. Я человек пропащий.
– Это у нас в крови.
– Фабрицио. – пробормотал Караваджо и покачал головой. – В крови, говоришь? Нет, я такой не поэтому.
«Так почему же? – задумался Онорио. – Может быть, это Рим сделал тебя таким? Или мы просто знаем, что достаточно талантливы, для того чтобы в нас нуждались даже те, кто недоволен нашим поведением?»
Дверь таверны распахнулась. Онорио выпрямился и попытался в темноте разглядеть вошедшего. Между столами пробирался запыхавшийся Марио Миннити.
– Филлида ту бедняжку таки зарезала, – выпалил он.
– Кого? – Караваджо оттолкнул тарелку.
– Да потаскушку эту, Пруденцу. Насмерть порешила.
Караваджо откинул голову к стене и закрыл глаза. Онорио нахмурился. Что-то в молчании друга напомнило ему толчки землетрясения в Неаполе – он не забыл, как ходили ходуном стены.
– Филлида застала ее с Рануччо в постели, – объяснил Марио. – Не успел он и глазом моргнуть, как она полоснула Пруденцу ножом, и та истекла кровью. Рануччо вынес ее труп на улицу, чтобы Филлиду не отдали под суд. Не хочет в одночасье лишиться обеих своих шлюх.
Онорио вскинул руку, приказывая Марио замолчать: коротышка-сицилиец никогда не обращал внимания на чувства окружающих. Он смотрел, как свеча дрожащим пламенем озаряет неподвижные черты Караваджо. «Он все еще способен на сострадание, даже после пятнадцати лет жизни в Поганом садике, – думал он. – От меня Микеле этого не скрыть, а прочие пусть считают его хоть самим дьяволом».
Караваджо потер лицо, застонал, словно очнувшись от сна, и с отвращением огляделся вокруг.
От Онорио не укрылось, что его всегда замкнутый нелюдимый друг на минуту раскрыл свое сердце, показав его уязвимость. «Эта девушка много значила для него, но ему придется скрывать боль утраты. Иначе в нашем садике тебе не выжить».
– Квартал кишит девками, готовыми тебе позировать, – сказал он вслух. – Найдешь другую, Микеле, только на этот раз выбирай такую, чтоб была поумнее.
– Да помилует ее Господь. Он прибрал ее.
– Шлюхам грехи только в притчах прощаются, Микеле.
– А мне? Как мне искупить свои грехи?
Марио усмехнулся.
– Ты ведь пишешь картины, Микеле, – быстро проговорил Онорио. – Твоя живопись от Бога, она все искупит.
Караваджо устремил на него пристальный взгляд. Онорио удивился собственным словам. «Может ли картина спасти душу? Способны ли церкви – те, что я проектирую, принести спасение мне? Создает ли художник нечто святое в своей душе?» Караваджо улыбнулся ему в ответ. Он думает о том же, понял Онорио.
– Если когда-нибудь я напишу хоть одну стоящую картину, – сказал Караваджо, – может быть, Господь очистит и мою душу. Но как мне узнать, что это будет за картина?
Как ни удивительно, Онорио знал ответ на этот вопрос.
– Ты поймешь. Ты ощутишь себя чистым. Как после бани.
Караваджо поднялся, потрепал Онорио по волосам и направился к двери.
Он взял сырой охры и разбавил ее льняным маслом.
– Что же вы среди ночи, маэстро, – заворчал разбуженный светом Чекко, повернулся на бок и натянул на костлявую спину одеяло.
Мягкими мазками Караваджо наложил на лицо Пруденцы еще одну тень. «Людям будет интересно узнать, кем ты была, помнится, ответил он, когда она спросила, зачем он затемнил ее черты. Но знать об этом буду лишь я. Я вижу сквозь краски. Я вижу то, что под ними. Я – вижу – тебя».
Он отложил кисть.
Глава 3
Мадонна Лорето
После убийства Пруденцы Караваджо несколько недель не подходил в тавернах к шлюхам и даже с друзьями не встречался.
