Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Здесь все еще проходили состязания – столь же жаркие, как гладиаторские схватки, и почти такие же ожесточенные. В отличие от французских площадок, где в мяч играли руками, на брусчатке Навоны по нему били ногами. Существовал краткий свод правил, и победы оспаривались так же яростно, как на древних играх: зрители делали ставки.
Когда Караваджо с Онорио ступили на пьяцца Навона, тяжелый мяч пролетел в воздухе над головами гикающих зрителей и упал у ног высокого человека в свободной белой рубашке.
– Это Рануччо? – вглядываясь в сумерки, произнес художник.
На верзилу бросился другой игрок. Тот ногой откатил мяч в сторону, и противнику вместо мяча достался удар кулаком по носу.
– Рануччо, без всяких сомнений, – засмеялся Онорио.
Человек в тяжелом плаще, стоявший на краю игрового поля, принимал ставки.
– Один скудо против команды Рануччо, – крикнул ему Онорио.
Караваджо колебался. Ему не хотелось снова ссориться с Рануччо.
– Принято, Онорио, – мужчина в плаще обернулся. – Ты сейчас откуда, с французского поля?
– Да, пофехтовали немного. С одним испанцем и еще с солдатом из Урбино.
Рануччо сошел с поля, чтобы глотнуть вина из фляги. В игре ему, похоже, досталось: он прихрамывал на правую ногу.
– Испанец дрался что надо, – прокричал Онорио. – Он бы тебя в узел завязал, Рануччо.
– Прикуси язык, – Рануччо глотнул еще вина и, увидев Караваджо, сплюнул на мостовую.
– Я бы поставил десять скудо на то, что он тебя сделает, – сказал Онорио.
– Те самые десять скудо, которые мне задолжал твой приятель? – Рануччо махнул флягой в направлении Караваджо. – Знаю я, про какого фехтовальщика ты толкуешь. Контрерас, что ли?
– Он самый.
– Ну, видал я, как он дерется. Я скорее эти деньги запихну тебе в задницу, чем он меня хоть раз заденет.
– И не мечтай, – Онорио выступил вперед. – Такие увальни, как ты, идут по пятаку за пару. Верно говорю, Микеле?
Караваджо вскинул руки. Ну, началось. Теперь их не остановить. Но он не мог не поддержать друга. Даже понимая, что Рануччо будет – и справедливо – его за это презирать.
Рануччо метнул флягу в Онорио и тут же выхватил шпагу у одного из зрителей. Толпа в ожидании драки обступила их плотным кольцом.
Караваджо навалился на мужчину, вцепившегося в спину Онорио, и наподдал ему коленом под ребра. Он опасался, что еще кто-нибудь выхватит шпагу, – но, похоже, драться тут собирались кулаками, бутылками и стульями из ближайшей таверны. Вновь блеснула сталь. Широко улыбаясь окровавленным ртом, из свалки выполз Онорио – взъерошенный и возбужденный, как мальчишка после возни с отцом.
– Рануччо мне прямо в зубы залепил. Но и я его малость попортил, – он вскинул свой кинжал. Друзья выбрались из толпы и прислонились к высокому фонтану Тритона. Онорио утер губы носовым платком, сплюнув кровью в воду.
– У тебя, наверное, щека изнутри порвана, – сказал Караваджо.
Через несколько минут драка прекратилась. Рануччо вывели его братья. Из руки у него капала кровь – пришлось наспех завязывать рану лоскутом от рубахи. Увидев кровь на платке Онорио, он усмехнулся, затем показал раненой рукой на Караваджо и бросил своим спутникам что-то насмешливое. Ухмыляясь, они пустились бегом мимо церкви Сан-Джакомо. «Если бы он увидел у фонтана мой труп, – подумал Караваджо, – ему стало бы еще веселее».
* * *Слуга провел Караваджо по широкому коридору с высоким потолком. Коридор вел к палатам Шипионе в Квиринале. В воздухе висел запах непросохшей штукатурки.
– Сыро тут.
Они подошли к открытой двойной двери.
– Маэстро Рени из Болоньи расписывает часовню Благовещения. Отсюда и запах.
Фреска была почти закончена. Пара толстых херувимов раскачивала кадило. Беременная Пресвятая Дева отдыхала на ложе. Иосиф разговаривал у дверей с какими-то бородачами. Все это было выполнено в пастельных тонах, напоминавших выцветшие полотна Рафаэля. Караваджо скривился. Он не сомневался, что фреска всем понравится.
Служка подошел к первой скамье. Шипионе стоял на коленях и молился. Поднявшись на ноги, он с четками в руках приблизился к Караваджо. Художник низко поклонился. Шипионе отнял руку, едва тот успел запечатлеть на ней поцелуй. Щеки кардинала раскраснелись от вина.
Он тронул рукой плечо Караваджо и повел его из часовни. Это легкое прикосновение, казалось, проникло под кожу художника нежеланной лаской.
– Держитесь подальше от Томассони, маэстро Караваджо.
– Простите, ваше высокопреосвященство?
– Они обладают немалой властью в своем квартале и тем мне весьма полезны. Вы же, как я понял, ввязались в некую распрю с синьором Рануччо Томассони.
– Пустячная размолвка, ваше высокопреосвященство. Из-за.
– Десяти скудо. Я знаю. Но теперь пролилась кровь – на пьяцца Навона.
Караваджо мог бы сказать, что порезал Рануччо не он, – но он не желал ни оправдываться, ни признаваться в том, что был свидетелем драки на площади.
– Едва ли вы с Рануччо будете вежливо извиняться друг перед другом. Тем не менее я хочу, чтобы вы помирились.
– Рануччо хочет того же?
– Это мое пожелание – которое также передадут синьору Рануччо, – Шипионе отошел к окну, выходящему во двор папского дворца. – На какое-то время вам придется скрыться: участников драки ждет показательный арест. После этого, маэстро, мне понадобится несколько фресок для нового дворца – для внешней лоджии.
«Фресок?» – не поверил своим ушам Караваджо. «С таким же успехом он мог бы попросить меня сшить ему новую накидку или подстричь волосы».
– Почему бы вам не попросить об этом маэстро Рени? – спросил он, вложив в слово «маэстро» все возможное презрение.
– О да, я мог бы его попросить. С часовней он справился неплохо. Но сейчас я прошу об этом вас. У вас есть возражения?
– Я пишу масляными красками.
– Фреска – величайшее испытание мастерства художника. Ведь картину требуется закончить, пока не высохла штукатурка на стенах. Нет времени ни на исправления, ни на переделки. Не правда ли?
– На фреске невозможно управлять светом, – заговорив о работе, Караваджо, как всегда, увлекся, напрочь забыв о мазне в часовне. – Ваша лоджия, несомненно, прекрасна, ваше высокопреосвященство. Весь день ее не покидает солнце.
– Точно.
– Поэтому вы так любите по ней прогуливаться.
– Совершенно верно.
– Я пишу картины с единственным источником света. Он создает тени, которыми я леплю черты своих моделей. Это позволяет мне показать их чувства, – он простер руку вперед, словно демонстрируя Шипионе зажженный фонарь. Кардинал проследил за его движением. – Если бы свет падал отсюда, я увидел бы совершенно другого кардинала-племянника. А если отсюда – еще одного, не похожего на первых двух.
