Алексей Березин - Востребованное зло
Руфус поднял с пола грязную тряпку, окунул в ведро, стоявшее в углу у окна. Створки окна раскрывались внутрь — иначе и нельзя, снаружи к окну не подберешься, а мыть окно приходилось часто. Он открыл одну створку окна, повозил тряпкой по внешней поверхности стекла, затем открыл вторую и повторил операцию. Вряд ли это можно было назвать мытьем, скорее — размазыванием грязи, но по крайней мере видно стало лучше.
К открытому окну подобралась Ким, опасливо высунула свою черную головку за край и вытянула шею, чтобы было лучше видно. Из окна тянуло жаром и вонью.
— Держись крепко! И не высовывайся так далеко.
— Папа, а отсюда долго падать?
— Долго. Хочешь попробовать?
Ким отскочила от окна. Пробовать ей не хотелось. Она вернулась к столу и вскарабкалась на табурет.
— Хочешь, я нарисую как ты моешь окно?
— Нарисуй. И подпиши, ты ведь у меня умеешь писать?
— Я не очень умею, — призналась Ким, хотя Руфусу и так было это прекрасно известно. — Ты мне поможешь?
— А что тут сложного? Напиши: «Папа моет окно».
— У-у, это длинно.
— Ничего не длинно, всего три словечка. Напиши, будь умницей, мышка.
— Я нарисую сначала.
Руфус закончил мыть окно и водворил створки на место. Н-да, не намного чище, чем было. Наверное, пора бы поменять воду в ведре. Он еще раз окинул взглядом сектор, потом подошел к столу и пристроился с краю, утвердив локти на столешнице.
Ким рисовала, высунув язык и чересчур сильно нажимая на карандаш, отчего линии на листке отражали в большей степени рельеф стола, чем ее фантазии. Кривой четырехугольник, видимо, изображал окно, а лохматый куст с торчащими из него ветками — его самого.
— А тут у тебя в руке тряпочка, — сказала Ким, пририсовывая лохматому кусту черный комок на одной из веток.
— Умница, мышка. А теперь подпиши.
— Подписать?
— Да, подпиши. Напиши «Папа…»
Ким снова высунула язык — на этот раз гораздо дальше, в соответствии со сложностью задачи — и старательно прорисовала строчную «П». Потом отложила карандаш.
— Я устала, я пойду посмотрю в окно, — заявила она.
— Ладно, — согласился Руфус. — Но потом допишешь, хорошо?
Он уселся на освободившийся табурет и вытащил из ящика всю пачку бланков.
— Не то… Не то… А, вот он.
Бланк-заявка на смену лампочки содержала двадцать семь пунктов, включавших дату установки лампочки, дату и точное время выхода из строя, общий срок службы (в часах), показания счетчиков на момент установки и на момент выхода из строя, и еще кучу столь же бесполезных цифр. Руфус привычно заполнил требуемые поля более-менее правдоподобными значениями. Он работал не первый год и прекрасно знал, что никто никогда не читает эти заявки. Однажды, интереса ради, он написал в графе «Среднее количество часов работы (за сутки)» число «25», и ничего. Никто даже не заметил.
Руфус отлично представлял себе, как работает система. Какой-нибудь штабской клерк с волосатыми ушами взглянет на бланк, увидит слова «лампочка» и «сектор 566», шлепнет по бланку штампом и напишет другую бумажку, с требованием выдать 1 (одну) лампочку в сектор 566 (пятьсот шестьдесят шесть) для господина Руфуса Брыкса, под его личную ответственность (инструктаж по технике безопасности вкручивания ламп накаливания проведен, запись в журнале № 5042-28486/3), и передаст эту бумажку в отдел снабжения, а те напишут запрос на склад, а склад пороется в кубышке и отыщет лампочку, и отправит разносчика с накладной в сектор господина Руфуса Брыкса, а в штаб — докладную записку о том, что лампочка выдана. Потом все эти бумажки, исчирканные подписями и заляпанные синими и черными штампами соберутся, наконец, вместе, чтобы осесть в каком-нибудь древнем архивном шкафу и быть сдавленными тысячами и даже, пожалуй, миллионами других, столь же бесполезных бланков.
Руфус ставил внизу листа свою подпись, скромную закорючку, похожую на запятую с ушами, когда Ким сказала:
— Папа, там кто-то гуляет.
Вот дьявол, неужели бегун? И опять в его смену. Он подскочил к окну. И с облегчением выдохнул.
Это был всего лишь Цахес, старый, лысый, больной и вечно кашляющий Цахес. Нечастый гость в его секторе. Цахес шел, неторопливо переставляя свои старые ноги и размахивая какими-то бумагами, шел явно к двери в смотровую. Да, собственно, куда еще он мог здесь идти?
— Посиди тут, мышка, я выйду, поговорю с дядей.
Руфус спустился вниз — как раз вовремя, Цахес уже вовсю дергал за шнурок, и было слышно, как наверху заливается колокольчик. Он перестал звонить только тогда, когда дверь открылась перед ним и Руфус сказал:
— Привет. Может, хватит уже названивать? Я уже тут.
— А-а, — прохрипел Цахес, отпуская шнурок. — А-а, кх, кх, молодой Брыкс. Здорово, здорово. Я не буду подниматься, если ты не против.
Руфус и не собирался приглашать Цахеса в смотровую. По инструкции этого не полагалось, да и вообще, нечего старому черту делать в его смотровой.
— Я собственно, кх, вот чего пришел, — сказал Цахес, почесав жиденькую бороденку. — Увольняют меня. Слышал?
— Нет, не слышал. Серьезно? А на твое место кого берут?
— Да какая мне разница! — возмутился Цахес. — Плевать я хотел, кого они там хотят посадить на мое место. Оно мое. Я на нем знаешь сколько?.. С тыща четыреста, кх, кх, восемьдесят седьмого, кх, вот. Это стало быть уже сколько?
— Да уж, много, — уважительно покачал головой Руфус. Признаться, ему было невдомек, что Цахес настолько стар. Ну, триста, ну, может триста пятьдесят… А что кашляет — так поработай-ка в смолокурнях с его, еще и не так закашляешь.
— А эти… Кха-кха-козлы!.. — Цахес указал глазами куда-то вверх. — В общем, я тут петицию составил. Чтоб не увольняли. Подпиши? Весь мой отдел подписал, и большинство из моих секторных подписали.
— Э-э, — сказал Руфус. — Можно мне?..
Он принял бумаги из рук Цахеса и начал читать. Петиция была составлена отменно. Пятьсот с лишком лет, проведенных Цахесом, в значительной степени, за составлениями рапортов и докладных записок, отточили его деловой стиль, если можно так выразиться, до остроты бритвы. Бумага, написанная каллиграфическим почерком, с изящными завитушками и даже какими-то ажурными виньетками в начале и конце текста, содержала множество оборотов типа «незапятнанный послужной список», «высокая моральная устойчивость», «низкий процент побегов» и даже «троекратный победитель межрегиональных соревнований по членовредительству». Руфус почувствовал, как растет его уважение к старому хрычу.
Хм, а вот это интересно. Оказывается, Цахес начинал обычным разносчиком, совсем как Руфус. А прежде, чем стать десятником, сменил добрую дюжину должностей помельче.
