Иннокентий Сергеев - Либретто для жонглёра
.......................
От биения твоего сердца содрогается небо, и падают звёзды, и дети загадывают желания, глядя на них, и родники тихонько смеются во сне. Им снится дворец любви твоей. Дети земли и неба, они грезят о твоём дворце, Королева, где прикосновения твоих туфель дрожью озноба пронизывают мрамор парадной лестницы. Твой голос летит дальше на крыльях звука и света, дальше по телеграфу ночных фонарей всех городов, и ветер бережно держит его в ладонях, горячее чудо любви. Я слышал его и спрашивал себя: "Чей это голос? Голос ли это?" Я не знал тебя раньше. Я прочитал множество книг, но в них не нашёл тебя, и многих женщин видел, но не было среди них тебя, и во многих домах бывал, но не встретил тебя в них. Я не знал тебя прежде.
Птицы летят от рук менестрелей и пьют вино из золотого кубка, который держит в руке Король, их глаза начинают блестеть, они изливают песни, и огни канделябров танцуют. Чёрная мушка на белилах лица над верхней губой, улыбка любезности. Любви? Мне красиво. Ягуары слизывают кровь с королевской мантии. - Вы очень милы. Мне красиво.
Я был среди шлейфов и пожатий пальцев, надушенных платков и драгоценных колье, и ночь была где-то далеко, или её не было вовсе. Мне было тепло, и я не думал о холоде, мне было красиво. Сгорбленные деревья садов сторожили безмолвие, в зеркалах были скрипки, подёргивания смычков, траурно прильнувшие к округлости дерева лица. Бледные лица, и в руке короля был кубок, и птицы пили вино. Мне улыбались фрейлины, и было что-то ещё, но я не различал очертаний изысканной лени. Ночь потянулась ко мне. Я почувствовал её. Услышал? Откуда-то повеяло голосом, и я отозвался ему.
Я вышел за бронзовые ворота, и ворота захлопнулись, и я остался один. Я шёл дальше в гулкую соборную жуть, и холодная ясность ветра пугала меня. Последние всполохи малинового света погасили за моей спиной, разорванная когтями вселенского сквозняка мантия. И была ночь и похоронное шествие плачущих крыльями птиц, они были невидимы во тьме, несчастные. Я не знал, куда мне идти, и откуда звучит голос, а холод выжигал мой мозг, мою душу, я был близок к отчаянию, я кричал, и плач эхом вторил моему крику. Я узнал, что такое ужас. И когда я увидел эту землянку, теплившуюся мутным воспалённым светом, я издал вопль восторга. Укрыв меня от чудовища страха, она стала для меня самой жизнью, грубая и неопрятная, убогая и вечно больная, я видел её сквозь пелену горячки. Я метался в бреду, и незрячие глаза сжигали мои глазницы. Мы должны быть снисходительны к близким, но покорность отупляет, я узнал и это. И была ночь, и я вновь вошёл в неё. Дважды входил я в дом, где жила Смерть. Какие неземные сокровища могла ты обещать мне! Какую нечеловеческую любовь? Я доверил тебе всё, чем я был, и отринул всё, чем владел. Мессия обещал воздать стократно, но тебе я поверил без слов, без посулов... Какое наслаждение могло быть наградой тому, кто дважды спускался за ним в Аид! Я сказал, что не знал тебя прежде. Неправда! - - Я всегда знал тебя.
.......................
На казнь Марии Антуанетты
Я видел, как кричали о равенстве на площадях и улицах, и рушили, не разбирая, дворцы и храмы, приюты, тюрьмы, город был растоптан, его не стало. Была пустыня, посреди неё разыгрывали нищие пикник, и поедали ил, и запивали грязью, а вокруг непогребёнными лежали тела амуров, и над кострами влачился дым.
Чёрный кот тоски точит свои когти о моё розовое сердце.
....
Ветер рвёт в клочья небо, и рваные лоскуты летят, чёрные над чёрной землёй, над отшлифованным камнем, седым от соли; вот мимо катится мраморная голова, её глазницы пусты пустотой смерти. Где храм этого бога, где песни его жрецов? Ветер погасил огни алтарей, задул светильники и рвёт в клочья небо, не даёт богам укрыться, и снежным бураном закружились звёзды, дальше, всё дальше они, а ветер подхватил уже само солнце и гонит его прочь от чёрной земли, от синих площадок для игры в гольф. Пали ниц леса, и камыши не укроют птиц, кричат птицы, плачут как дети, и хватает их ветер, швыряет в моторы самолётов, и падают самолеты, огнём опаляют окна домов-крепостей, и затворяет город ворота и, осаждённый, становится сам себе тюрьмой. На сцене ночь. Но что это!.. Неужели ещё остался огонь, и не весь он похищен?
- - Чья это тень?
- Можно ли упрекать кого-либо в том, что он порочен? Кто из нас лишён пороков совершенно? - Да. Но власть позволяет одним людям приносить других в жертву своим порокам.
.......................
Я оказался в несколько неловком положении и вынужден это признать. Я никогда бы не объявил войну монархии. "Успешная война"! Придумайте более вздорное словосочетание, и я подарю вам свою знаменитую улыбку. Нет, я никогда бы не объявил войну власти, но мне этого мало. Я хочу мира, а значит, союза. И снова и снова пытаюсь примириться с ней, но всегда тщетно. И каждый раз мне приходиться делать выбор: откреститься от власти или сделаться лицемером. Я люблю роскошь. Ее любила и Сапфо. И во дворцах я чувствую себя дома, и знаю, что Аристипп был прав. И так хорошо понимаю Вольтера. Меня очаровывает Екатерининский дворец, здесь мне было бы легко пасть на колени перед Императрицей, но... Я слишком о многом помню? Мне не хочется быть лицемером. Но вот что странно - когда появляешься ты, все вопросы, терзавшие меня, сами собой исчезают. Ты ничего не делаешь особенного, ничего не доказываешь, не объясняешь, не осыпаешь меня доводами, нет. Ты просто ставишь пластинку Телеманна и зажигаешь свечи, и улыбаешься, и идёшь ко мне. И я падаю на колени и плачу от счастья. Я люблю тебя. "Любовь" - разве это слово что-нибудь объясняет? Когда ты со мной, я всё понимаю, но ничего не могу объяснить, и это так странно. И мне не хочется объяснений. Почему это так, Элисса?
...................
- Мы духовная аристократия, новая аристократия, вельможи в одеждах двадцатого века. - А что это значит, новая? - Время как пожар - уничтожает всё жалкое, сиюминутное, и оставляет лишь вечное. Сокровенное, непреходящее... самую суть вещей. Что значит, новая? - Я понимаю, что значит "новая". Но чем она отличается от старой? - По существу, ничем. Что такое аристократия? Оставим в стороне провинцию с её баронами-свинопасами, хиреющими от скуки и тупеющими от каждодневного пьянства в компании конюхов и деревенских шлюх. - И что же останется? - Вельможи. Придворные, подлинная аристократия. - Что такое подлинная аристократия? - Это те люди, которые живут полной жизнью, какова бы она ни была, а она многолика - жестока, безобразна, нежна, соблазнительна... Они ведут игру со Смертью. - Как в фильме "Седьмая печать" Бергмана? - Может быть. - И когда мы рискуем жизнью, мы ощущаем её вкус как... как... - Как вкус последней сигареты перед гильотиной. Как вкус последней женщины, как последний бал, когда войскам уже отдан приказ выступить рано утром в поход, как... - Да. - Так было во все века - огонь террора выжигал аристократические семьи, разорял родовые гнёзда и почти не затрагивал чернь. Бывало, что она грелась у этого костра, вальпургиева костра! - - Мы существуем в контексте происходящего, а это чревато. Каждый наступающий день может стать последним днём жизни. Это азартная игра со смертью... Азарт! - Тогда любой игрок - аристократ. - Не любой, а лишь тот, кто играет с самой Смертью. Тот, кто не боится жить и рисковать жизнью. Быть заложником ситуации, удачи... погоды на завтра... но при этом всегда оставаясь выше конъюнктуры. - А почему ты говоришь "новая"? - Очень просто - мы одеты в наряды персонажей двадцатого века. Мы всегда несём на себе одежды своего века, каким бы он ни был - страшен, безобразен, жесток, или прекрасен, нежен... - Значит, аристократы - это те, кто стоят в очереди к гильотине? - она смеётся.
