Елизавета Михайличенко - Большие безобразия маленького папы
— Ну вот что, — зло сказал он. — Закон один для всех. Сбыт самогона вообще противозаконен. И раз уж вы встали на этот скользкий путь — или всем, или никому! То, что нельзя — нельзя всем! А то больно мы любим детям запрещать, а себе разрешать… Короче, гони чекушку, или я сейчас приведу сюда милиционера, председателя сельсовета и представителей общественности!..
День четвертый
КОМАНДИРОВКА
К горлу, словно прибой, мерно подкатывались волны тошноты. Сухой язык наждачной бумагой обдирал небо. Папа с трудом разлепил веки: белый потолок, казенный плафон. Уснул на дежурстве, что ли? Черт, какое дежурство — сто лет уже не дежурю. Кровати железные, тумбочки белые, больничные. Все в пижамах. Ну все. Психушка. Да нет, вон посетитель в палате. Ну почему так мутит? А, ясно. Отхожу от наркоза. Несчастный случай, операция. Занятная галлюцинация с превращением в ребенка. Мало же мы знаем о действии наркоза. Надо будет узнать у анастезиолога — под каким делали. Не отрезали ли чего? Папа похолодел. Руки и ноги чувствовались, но как врач Папа знал, что и ампутированные конечности ощущаются. Вошел врач. На голове у него кучерявилось, под носом пробивалось, на лице читалось: «Отработаю оставшиеся два года, и к чертовой матери всех вас и вашу дыру».
— Коллега, — простонал Папа. — У меня передозировка наркоза! — Папа повертел перед глазами ручонки и испуганно прошептал: — Вот. Нарушение схемы тела. Верхние конечности кажутся ненормально малых размеров. Коллега, по поводу чего было оперативное вмешательство?
Палата оживилась.
— Так ты еще и из медицинской семьи? — возмутился врач. — Спирт в аптечке нашел, что ли?
— Нет! — в ужасе заорал Папа. — Не шути так! Я что, бредил? Я же знаю, что это все наркоз.
— Тихо, тихо, — сказал врач, — не суетись. Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь?
— Я же говорю — нарушение схемы тела! Вот — руки… Кстати, а где мое обручальное кольцо? И часы?
Палата хором заржала.
— Ну, шпан дает! — прокомментировал тенорок с соседней койки. — Так ты не только бухаешь, а у тебя еще и баба есть?
— Черт знает что! — возмутился Папа. — Где я в конце концов нахожусь? Почему я не в клинике своего института? Где моя жена? Вызовите ее. Что произошло, в конце концов? Дайте сюда мою историю болезни!
— Может быть, тебе еще трешку на опохмелку? — съязвил врач. — Молчи уж, герой… Слушай, — вдруг посерьезнел он, мучительно что-то припоминая, — а ты ничего необычного вокруг не видишь? Ну, там, животных каких-нибудь. Или людей, которые тебе угрожают…
— Сопляк! — возмутился Папа. — Принять меня — за алкоголика! Делириум тременс! Сначала симптомы белой горячки выучи, троечник! — взбешенный Папа рывком сел. Взгляд его уперся в собственные рахитичные ножки, не достававшие до пола. Фантастические события трех минувших дней — звено к звену — сковывались в железную цепь — не оборвать, не перегрызть. Папа схватился за голову, упал лицом в подушку.
— Здорово отбрил! — восхитился тенорок. — Прям как по-писаному.
Багровый врач медленно наматывал на кулак резиновую трубку фонендоскопа. Палата продолжала обсуждение:
— Башковитый. Если не сопьется — ученым станет. Слышь, парень, ты больше не пей. Я вот в школе трехзначные числа в уме перемножал.
— Э! А он не псих? Э, пацан… Доктор, он не псих?..
— Я знаю. Он лилипут. Точно — все сходится: жена, часы и обручальное кольцо. Среди них тоже алкашей полно. Точно. От горя пьют — потому что лилипуты…
Папа смотрел в подушку и погружался в ее белый мрак. Пусть все катится к черту. Пойду в цирк на посмешище. Научусь перемножать в уме трехзначные числа. Или лучше выдрессирую дога и буду демонстрировать на нем чудеса джигитовки.
— Ну ладно, — мрачно сказал врач. — Повернись, я тебя послушаю.
— Оставьте меня в покое! — выдавил Папа. — Не дали мне умереть спокойно, так хоть теперь не приставайте!
Врач насторожился:
— Так это что, была попытка…
Папа повернулся и, зло уставившись на врача, процедил:
— Да. Суицидальная. Как говорят у нас в деревне — суицидальная попытка — не пытка.
Врач помолчал.
— Так. Ну, а откуда ты взялся?
Папа криво усмехнулся:
— Врач, а спрашиваете.
— Да кто ты такой, в конце концов?! — вспыхнул врач.
— Я?! — Папа сел на кровати и гордо вскинул голову. — Я великий вождь вольного племени апачей!
— А-а, ну да, — протянул врач с облегчением, и Папа понял, что судьба его решена. На вопрос о родителях Папа пожал плечами и ответил:
— Козе понятно: отец — великий вождь племени апачей, мать — жена великого вождя.
Что будет дальше, Папа представлял вполне ясно: еще несколько стандартных вопросов, потом накачают нейролептиками и сдадут в областную психбольницу — что еще ждать от этого недоучившегося троечника? Ну и ладно. Ну и хорошо. Все лучше, чем скакать на собаке по арене.
— Ну а какое сегодня число? — спросил врач.
Папа взял с тумбочки очки, неторопливо нацепил их и задумчиво почесал в затылке:
— Дай бог памяти… Вроде бы сто двенадцатое дуракобря двести одиннадцатого года от бракосочетания голубой черепахи и священного медведя гризли.
Врач понимающе покивал головой и, огласив приговор:
— Все ясно. Отдыхай, — пошел к выходу, поигрывая фонендоскопом.
Злой на весь мир Папа тяжело посмотрел ему в спину и вдруг заорал:
— Постойте! Вы же меня даже не послушали! Что за отношение к больному?!
— Конечно, конечно, — вкрадчиво сказал врач, возвращаясь. — Сейчас мы тебя послушаем.
После двух прикосновений холодного кружка Папа извернулся, приблизил губы к мембране и, как в мегафон, проорал боевой клич индейцев. Отшатнувшийся врач схватился за уши и замотал головой. Из окна донесся ответный клич Сына. Папа встрепенулся, вскочил на подоконник и был таков.
В кустах вновь обретшие друг друга Папа и Сын поделили одежду. Сын остался в трусиках и рубашке, Папа получил майку и шорты. С помощью Сына Папа кое-как воссоздал события минувшей ночи.
Вышантажировав у бабки чекушку, они зарылись на ночь в стог сена. Дождавшись, когда Сын уснет, Папа выпил самогон, а потом, очевидно, пошел гулять по селу. Так же было очевидно, что при этом он натворил что-то ужасное, потому что когда Сын, проснувшись утром, отправился на его поиски, вся деревня знала, что какой-то пьяный пацан в больнице, и судачила о его ночных похождениях. Сам Папа только смутно вспомнил, как приставал к какой-то девушке и обещал устроить ее в городе лаборанткой. Во всяком случае ясно было одно — надо скрываться. Пытаться же скрыться можно было только в существовавшем несколько обособленно от сельской жизни филиале Папиного института.
