Елизавета Михайличенко - Большие безобразия маленького папы
— Правильно! — обрадовался Толян и начал вырывать у Папы томагавк. — Сейчас я ему в глаз зафинделю!
Папа отчаянно боролся, но было очевидно, что силы неравные.
— Придумал!!! — заорал Папа. Вопль удался — он был и торжествующий и многообещающий. Толян разжал пальцы. — Томагавк один, а нас много, — объявил Папа. — Будем тренироваться зелеными абрикосами!
Несколько апачей мгновенно взмыли на абрикосовое дерево.
Отряд апачей вразвалочку подошел к позорному столбу-кабинету. Папа был встревожен и суетлив.
— Значит так, — запищал он, — по правилам испытаний бросать надо не менее, чем с двадцати больших шагов и по очереди!
Толян отмерил двадцать шагов, и тренировка началась. С такого расстояния попасть в Старосту мало кому удавалось. Папа перевел дух. Теперь надо было дождаться, пока им надоест швырять абрикосы, отвязать Старосту и смыться отсюда.
Тем временем еще одна женщина в белом халате вышла на маршрут «служебный вход — дырка в заборе». Несколько секунд она ошалело смотрела на происходящее, потом опустила на землю тяжелую сумку и ринулась в гущу событий:
— Вы это что ж, хулиганы! Это кто ж вас этому научил?! Щас я вам все уши оборву! Шпана сопливая!..
Хотя внезапное появление поварихи вполне отвечало Папиным планам, он испытал легкую досаду — вечно эти взрослые во все вмешиваются, шумят, хамят… Сделали из детей узаконенный объект для хамства!
— А ну кыш отсюда! — женщина побагровела от праведного гнева. Бедное дитё! — Повариха вытащила кляп. — Это кто ж тебя…
— Это все он!!! — заорал Староста. — Вон тот! Лысый! Нет, не развязывайте меня! Зовите начальника лагеря! Зовите его! Пусть увидит!
Повариха накинулась на Папу:
— Ах ты сопля уголовная!
Папа вдруг остро почувствовал незащищенность своих оттопыренных ушей.
— Но-но! — сказал он.
Повариха надвигалась. Папа попятился:
— Сама ты уголовница! — пискнул он.
— Зовите начальника лагеря! — надрывался Староста.
— Зови, зови начальника лагеря! — угрожающе процедил Папа и сорвался на писк: — Воровка! Уголовница! Детей обворовываешь! — он бросился к сумке, выхватил из нее большой кусок мяса и торжествующе поднял его над головой. — Ага-а! Вот почему мы обедом не наелись! Ну что, апачи, позовем начальника или сами ее будем судить?
— Не начальника надо звать, — сказал Сын, — а милиционера! Тогда ее посадят в тюрьму, а нам дадут медали за поимку вора.
— Правильно! — крикнул кто-то. — Tогда про нас и в газете напишут!
— И по телику покажут! Ура!
— Детки, милые, вы что?! — побледневшая повариха попятилась назад. — Какая ж я воровка? Я же это… Разве ж я для себя… У меня ж трое детей…
— А мы что, не дети? — горько спросил Папа.
— Деточки, вы ж тимуровцы, — лепетала Повариха. — Здесь же совсем мало… Да я не себе! — вдруг воспряла она. — Я ж собачке несу. Там собачка заболела. Ничего кроме мяса не ест, а в магазине нет. Вот я ее и пожалела. Я знаю, вы же добрые детки. Но если вам собачку не жалко, я что, я назад отнесу.
— Что вы, тетя! — сказала Иванова-Задунайская и покраснела. — Если для собачки, то конечно, несите. Мне моей порции не жалко.
— И мне не жалко!
— И мне!
— Несите собачке! Мы никому не скажем!
— Девочки! Давайте за ужином мясо соберем и отдадим тете для собачки! И мальчики тоже, если хотят.
— Да кого вы слушаете! — заорал Папа. — Она же все врет!
— Очень-очень больная собачка! — Повариха выхватила у Папы мясо и поспешно подняла сумку. — Ей машина переехала сразу две лапки. — Повариха метнулась к дырке в заборе.
— А тебе жалко для собаки, да? Жмот, — наступал на Папу Толян.
— Ничего мне не жалко! — возмутился Папа. — Просто апачи не уступают без боя мясо бледнолицым собакам.
— Зовите начальника! — не унимался Староста.
— Короче, — строго сказал Папа, — отвязывайте его, а мы с разведчиком пошли обкуривать томагавк.
Вождь издал боевой клич, и они бросились по Тропе Войны к дырке в заборе.
За дыркой Папа оборвал ор и зорко осмотрелся. Через секунду томагавк полетел в лопухи. Служивший топорищем томагавка камень свалился с души. Но ненадолго. Сын, как охотничья собака, ринулся в заросли и, подняв над головой томагавк, по-идиотски заорал.
Папа сел под дерево, расслабился и тут же почувствовал, как привычно сжало виски. Похоже, от взрослой жизни у него осталась одна гипертония. Вдобавок побаливало горло — давали знать о себе удаленные в десять лет миндалины. Судьба сыграла не только злую, но и некорректную шутку. Давление сбить было нечем, но он зачем-то пошарил в карманах шорт и вытащил просверленный металлический рубль, выспоренную в лагере собачью медаль и обезображенное командировочное удостоверение.
Дорогой служила заброшенная колея. Смеркалось. Сын хныкал. Папа уже жалел, что заставил его бросить томагавк. Сказал бы, что апачи не хнычут на тропе войны, и он бы заткнулся.
— Папа, — сказал Сын. — Когда будем ужинать?
«Папа! — папа! — папа!..» — зазвучало в болевшей голове с разными интонациями — от безграничной веры до откровенной насмешки. Папа пристально посмотрел на Сына. Мальчик понуро загребал сандалиями дорожную пыль. Он продолжал полагаться на Папу, как все нормальные дети полагаются на своих отцов. Помпончики на гольфах противно били по ногам, и Папа оторвал их. Усталость сбила спасавшую (или подводившую) его детскую жизнерадостность. Теперь Папа казался себе даже старше прожитых сорока лет. Внезапно Сын сел на обочину. Губы его кривились.
— Новая игра! — осклабившись и подпрыгивая, провозгласил Папа. — Командировка! В Занзибаровку! — и помахал перед носом Сына командировочным удостоверением.
Сын печально посмотрел на него. Папа перестал прыгать. В эту минуту он понял и пожалел всех Дедов Морозов, вожатых и массовиков-затейников.
— Нет! — вдруг заорал Сын. — Экспедиция! В Занзибар! Ура! Да? Да, Папа? Правда?
Сын уже скакал вприпрыжку по обочине и сыпал дурацкими вопросами:
— А попугаи там есть? А людоеды?
— Попугаев там прорва. В кабинете у главного людоеда — десятки. Хобби, понимаешь? Ему все дарят попугаев, чтобы не съел.
— А ты мне их покажешь? Они говорящие? Расскажи мне про этот твой институт, куда мы идем в командировку — ты давно обещал.
— Ну, это тебе будет неинтересно.
— Ну вот, раньше некогда, теперь неинтересно… А ты расскажи, чтоб интересно. Когда был большой, все время хвастал, что у тебя интересная работа, а теперь неинтересно!
— Не канючь! Что же тебе рассказать? Ну, хотя бы почему был создан Занзибаровский филиал нашего института. Точно этого, правда, никто не знает, но ходит такая легенда.
