Елизавета Манова - Рукопись Бэрсара
Эргис вскинул голову, прислушиваясь к чему-то. Он сидел на нарах напротив меня и чинил меховой сатар.
- Что? - спросил я лениво.
- Кричат, что ли?
Я тоже прислушался, но услышал лишь вопли вьюги.
- Погляжу, - со вздохом сказал Эргис, накинул на плечи сатар и вышел.
Выла и колотилась о стены метель, метались тени, щелкали в печке секунды... А потом коротко рявкнула дверь, вкатилось белое облако пара, а за ним высокая белая тень.
- Огил?
Он не ответил; откинул капюшон и весь потянулся к огню.
- Ты что, один?
- Ага, - он зябко передернул плечами. - Дибар говорил... а я понадеялся... что с утра ясно. Хорошо, конь дорогу знает.
Вернулся Эргис и тоже стал у печки. Иней на его бровях свернулся в капли, и в каждой горел оранжевый отблеск огня.
- Тебе из Каса привет, - сказал ему Баруф. - Аслар вернулся. Говорит, все твои здоровы.
- Спасибо! Бедуют, небось?
- Как все. Аслар им подкинул деньжонок, только у самого негусто было.
- А зиме только середина.
- Середина, - а в деревнях уже голодают, мрачно сказал Баруф. Хлеба нет и охотников война подобрала.
Кстати, наших опять разбили под Гардром. Спасибо, морозы выручили, Тубар не стал добивать.
- Морозы! - бросил Эргис с усмешкой. - Это у Тубара, небось, хитрость! Я-то знаю, три года с ним ходил! Ну, давай к столу!
Баруф нехотя сел к столу, взял ложку в кулак, чтобы не дрожала. Съел пару ложек - и отложил.
- Что не ешь?
- Неохота. - Посидел, устало сутулясь, и сказал, словно между прочим: - Тубар согласен встретиться с моим человеком.
Я подавился. Откашлялся и кинулся на него:
- Тебе что, приспичило от меня избавиться? Вчера Угалар... такого страху натерпелся, что вспомнить стыдно... а толку?
- Как посмотреть. Если он тебя не вздернул на первом же суку...
- За этим ты меня и посылал?
- Не совсем, - ответил Баруф спокойно.
- Вот и ступай к Тубару сам!
- Брось, Учитель, - вступился Эргис. - Ты черта переговоришь, а деда и подавно!
- Вот я с чертом и потолкую!
- Ладно, - сказал Баруф, сдвинул котелок в сторону и выложив на стол самодельную карту.
- Тут обстановка на вчерашний день. Запоминай.
К утру вьюга перебесилась. В хрустком безмолвии встал ледяной рассвет, сгущая в иней дыхание, обжигая глаза. Почти по брюхо в снегу брели наши кони, тащились, пропахивая извилистые канавы, и шерсть моего вороного Блира поседела от замерзшего снега.
Баруф молчал, угрюмо сутулясь в седле. Я знал, что он не хочет меня посылать, и если посылает, то просто нельзя иначе. Я знал, что он за меня боится, а я свое отбоялся ночью.
Кони выбрались за старую лесную дорогу и пошли немного живей. Баруф остановился. Мы уходили, а он стоял и глядел нам вслед, и это было довольно забавно. Картина, достойная кисти Аргата: так провожают героев.
Слишком прозрачно и звонко было морозное утро, слишком бел и наряден придавленный снегом лес, чтобы хотелось думать о смерти. Смерть - это когда над тобою дождь и ненастье, когда на душе камнем лежит тоска, а сейчас все светло и просторно, как этот белый лес, как этот белый прозрачный день. Может быть в этом есть немного игры - но очень немного. Просто пора сменить раздумье на дело, просто хочется жить, просто поскрипывает заледеневшая кожа седла и позвякивает сосульки в конском хвосте, а Эргис молчит, и можно подумать о том, о чем не надо бы, но очень хочется думать.
Я ехал и думал о Суил. За одно я могу поблагодарить этот мир: наконец-то Миз ушла из моей души. Не сразу и не легко - я и сам не знал, как крепко это во мне сидело. Словно невзрачный сорняк с огромными корнями; как будто немного места занимала она в моей жизни: жалкий остаток, не отнятый работой - а оказывается, нет местечка, куда бы не пророс один корешок, и всякая мысль отзывается болью - нет, уже не о ней. О том, что целых восемь лет она не любила меня. Оказывается, я покупал ее за деньги и за тряпки, и думал, что она меня любит, и прощал ей за это все - даже то, что не надо было прощать. Я почти не думал об этом в аду двух последних лет, но в Квайре эта боль вдруг проснулась во мне, и мучила, и будила по ночам... еще долго болело бы, если бы не Суил.
Я не заметил, как это все началось. Просто думал о хуторе Зиран, а оказалось: о Суил, о Квайре - а оказалось: о Суил. О работе - а оказалось: о Суил. Я сам удивился, когда это вдруг понял. Что для меня Суил? Милая девочка, деревенская простушка себе на уме. Что бы могло нас связать? У меня не было даже влечения к ней. Сколько раз во время наших осенних походов мы лежали вдвоем за кустами, пережидая стражу, однажды нам пришлось ночевать в каком-то складе, потому что мы не успели уйти из Квайра до закрытия ворот; сколько раз я брал ее на руки, перенося через ручей, - и ни разу ничего не шевельнулось во мне. Она оставалась для меня почти ребенком, приемной дочерью Баруфа - и это исчерпывало все.
А теперь я думал о ней. Думал сладко и безнадежно, не как мужчина о женщине; я не мог представить ее ни возлюбленной, ни подругой - мне просто нужно было, чтобы она была в моей жизни, и я мог бы вот так безнадежно и томительно думать о ней.
Состояние, характерное для подростка, очень забавно для немолодого мужчины, над этим стоило посмеяться, я и смеялся, смеялся, пока путался в снегах бесконечной морозный день, но снова зарозовело небо, кони вышли на утоптанную тропу, и Эргис обернулся ко мне:
Скоро. Чуешь, дымом тянет?
Пожелтели и умерли розовые блики; тропа вильнула в последний раз и вытекла на поляну. Просто сказка: дремлет под белой шапкой избушка, теплый свет из окошка упал на снег - только вот трое солдат у крыльца не вписываются в картину.
Я спешился, бросил кому-то поводья, с трудом открыл разбухшую дверь.
Привычные декорации: тяжелые бревна стен, блестящий от копоти потолок, грубый стол посредине. Только на нарах роскошная черно-багровая шкура, и на столе не лучина, а саккарский светильник-ладья.
Тубар не встал мне навстречу - только чуть отодвинулся от стола и подчеркнуто уронил ладонь на рукоятку сабли.
Я поклонился.
- Приветствую вас, доблестный тавел.
- И я вас, биил...
- Бэрсар.
- Известная фамилия.
- Я не делаю ей чести.
- Что же так?
- Я - первый бунтовщик среди Бэрсаров.
Он хмуро поглядел на меня, пожал плечами и приказал:
- Раздевайтесь!
Вовремя, потому что я был озадачен. Что-то тут было не то. Если Тубар сам тайно приехал на эту встречу, почему он так осторожен? И я неторопливо - много дольше, чем надо - снимал сатар, куда его деть, и, наконец, кинул на нары в стороне от роскошной шкуры. Отправил тапас, пригладил волосы и спокойно встал перед Тубаром.
Он зорко разглядывал меня небольшими темными глазами. Совсем простое лицо - лицо старого охотника или солдата: обветренное, с жесткими морщинами, с щетинистой седоватой бородкой.
