Сказание о Синей птице - Цююань Ли

– Цзян Хуэй подозревала, что в разное время честолюбивые люди шли на страшные преступления, прикрываясь благородной миссией восстановления государства муя и поиском древних манускриптов. Археологические исследования вернули миру цивилизацию муя, которая привлекла всеобщее внимание. Так называемые муйцы, живущие на берегах реки Тумэньцзян, спустя тысячу лет претворяли в жизнь свои тайные замыслы, также оправдывая их идеей «возрождения государства». – Господин Цю на некоторое мгновение прервался и затем медленно продолжил: – На земле совершено слишком много убийств во имя высоких идеалов… Сто лет назад для нацистов поводом для войны стало чувство превосходства одной нации над другой.

– Возможно ли такое, что бог Энигмы поддерживал именно народ молан? А народ муя служил ширмой, прикрывающей его истинные намерения?

– Сомневаюсь. Хотя следует признать, что бог Энигмы по сути своей кровожаден, а потому поддерживал определенных людей: жестоких, тех, кому доставляло удовольствие сражаться и убивать. Народ молан как раз был таким и мог постоянно подпитывать человеческой кровью Энигму, поэтому он им и покровительствовал. А народ муя с помощью ритуалов и музыки противостоял войнам, поэтому бог горы отказался от них за ненадобностью. Впрочем, какими бы ни были люди, они все пешки в его игре, и он мог избавиться от них в любой момент.

Помолчав, господин Цю продолжал:

– Все народы связаны между собой. Если в качестве примера взять молан и муя, то в жилах потомков принцессы Ланьжэ также течет кровь молан… Во времена правления Тяньгао народ молан жестоко истребляли муя, а при Моэ проводилась более мягкая политика, и уцелевшие муя растворились среди молан. В действительности очень трудно найти различия между этими двумя народами. Для этого используется один спорный критерий: руководствуется ли человек в своих действиях добротой и любовью, или же он ведом желаниями и амбициями. Тот муя, что отвечает второй характеристике, возможно, унаследовал жадность и свирепость молан.

Я нахмурилась. Слова ученого заставили меня серьезно задуматься.

– В «Долгой песне» слишком много тайн. То, что моя жена пыталась перевести песню, вследствие чего они с хранителем нарушили запрет, и стало причиной их смерти.

– Люди, раскрывающие мистические тайны, нередко за это расплачиваются жизнями. Госпожа Сяо тысячу лет назад, должно быть, вздрогнула от своего открытия… – кивнула я головой.

– Да уж, но хранитель и Цзян Хуэйн не первые и не последние в мире, кто совершил подобное.

Я молча размышляла.

– Может, тебе стоит порасспрашивать мать?.. – спросил господин Цю после паузы. Я посмотрела на него с удивлением.

– Она была одним из первых ученых, занявшихся изучением культуры муя, но неожиданно для всех ушла из науки двадцать лет назад… Помнится, она как-то написала статью о языке муя, которая вызвала бурные дискуссии…

– А почему?

– Твоя мать была в составе первой группы археологов, изучавших фрагменты «Канона муя», обнаруженные в Тумэне. Среди найденного была рукопись на шелковом свитке. Когда шелк только достали, он сиял, как новый, но, попав под дневной свет, тут же истлел. К счастью, твоя мать успела все отснять. После она написала статью о фонетическом составе языка муя, основываясь на сделанных фотографиях.

Шелк? Мое сердце в волнении застучало. Я вспомнила шелковый свиток с золотыми письменами, который госпожа Сяо показала мне перед смертью. В попытках совладать с эмоциями, я робко уточнила:

– И что же такого спорного было в ее статье?

– Она выдвинула смелое предположение, что книга «Небесная музыка» на самом деле является переложением древней партитуры «Дачжан», которая была утеряна вместе со звучанием языка муя. Символы муя в «Небесной музыке» могут быть использованы в качестве нот. Многие ставят под сомнение результат ее исследований, потому что никто никогда не слышал «Дачжан», первоисточник отсутствует, а значит, выдвинутую гипотезу невозможно доказать на практике. Научная общественность возмутилась, а достоверность тезиса была подвергнута серьезным сомнениям. Археологическое сообщество попросило твою мать обнародовать доказательства и предоставить оригинальные материалы, но она наотрез отказалась и уничтожила все имеющиеся у нее материалы исследований, в том числе некоторые ценные фотографии. Ей сделали строгий выговор за уничтожение археологических документов, а потом она ушла из науки… Я познакомился с ней значительно позже. Она не желала ничего слышать об археологии и умоляла нас не беспокоить ее этой темой. В то время как раз родилась ты… Больше я не выходил с ней на связь. Такими талантами, какими обладает твоя мать, одарен далеко не каждый ученый. Ее уход из науки – огромная потеря для археологии.

– Благодарю вас, что рассказали мне об этом. Похоже, мне предстоит серьезный разговор с матерью.

Я должна была поговорить с ней, но у меня не хватало смелости вызвать ее на откровенность. Я много времени проводила дома, мы вместе обедали, я обнимала ее перед сном. Она не догадывалась о моем беспокойном состоянии.

– Мам, я… хочу узнать о статье, которую ты написала двадцать лет назад… о языке муя… – Я взяла записи песни, полученные от Му Фэна, и подошла к ней, не осмеливаясь смотреть в глаза.

Мать во дворе подрезала кусты роз. После моих слов ее рука застыла в воздухе. Спустя какое-то время она отложила секатор, обернулась и, игнорируя мой вопрос, сообщила:

– Звонил доктор Мо И… Он сообщил, что ты отказалась от предписанного лечения.

– Да. – Я виновато опустила голову.

– Ланьсинь, мне тревожно за тебя.

– Со мной все в порядке, – спокойно ответила я.

Мать подошла и взяла из моих дрожащих рук листки.

– Это отрывок песни, переведенный Цзян Хуэй. Его мне дал Му Фэн, преподаватель из моего университета. Оригинал уничтожен…

– Ланьсинь, я против, чтобы ты продолжала в этом копаться!

Я спокойно смотрела на нее:

– Мам, ты же знаешь ее, верно?

Она побледнела. Затем пробежала глазами страницу, вздрогнула всем телом и порвала ее пополам. Я бросилась к ней с криком:

– Нет! Верни!

Мать на удивление грубо оттолкнула меня. Я упала и ударилась головой о каменный бордюр, на затылке выступила кровь. Испугавшись, она присела рядом со мной и виновато вытерла рукавом кровь. Я увидела морщинки вокруг глаз, седые виски, которые она так старательно, но безуспешно прятала… От жалости к матери у меня сжалось сердце, и я крепко обняла ее, ничего не говоря.

– Сильно болит, Ланьсинь?

– Все в порядке, – ответила я. От материнского тепла мне полегчало.

– Ланьсинь, ты только приехала из Тумэня. Обещай мне, что больше туда не вернешься.

– Скажи мне, почему? Почему ты бросила исследования муя? Почему не говорила, что отец в Тумэне? Ведь ты об этом знала. Почему я не должна интересоваться муя? Почему я вместо музыки слышу лишь протяжный шум ветра? Ты хоть понимаешь, что я чувствую? Только ветер, в моей жизни нет ни музыки, ни прошлого, ни будущего… Мама, я Синяя птица, повелительница мелодий. Мой голос когда-то разбудил человеческий мир, а моя песня привнесла в него покой и радость. Теперь же я всего-навсего игральный камень в руках бога Священной горы. Я не в силах помешать ему взять полный контроль над человечеством. Но я нашла то, чем бог Энигмы не может управлять. Это ритм. Мне необходимо знать о муя больше. Помоги мне!

– Мы не можем сражаться против него.

– Мама, ты что-то знаешь. Скажи мне!

– Не смотри на меня так. – Мамины губы дрожали. – Ты моя дочь, мой единственный член семьи, Ланьсинь. Забудь ты про этих муя! Мне все равно, что будет с миром, главное, чтобы ты была в порядке, поэтому хватит расспросов, Ланьсинь.

– Я не могу, не могу лгать себе, что стала прежней. Я должна узнать правду, у меня есть предназначение, которое я должна выполнить…

Мать крепко сжала мои ладони в своих холодных, как лед, руках. На ее лице читалось отчаяние, причины которого я не понимала.