Мишель Ходкин - Неподобающая Мара Дайер
— Боюсь, что нет, Мара. Ты, должно быть, нечаянно положила альбом не туда.
Анна поцокала языком.
Теперь, подготовив сцену, она начала листать мой альбом. Если бы я ее ударила, Эйден подхватил бы альбом, и Ной все равно бы увидел, что я там нарисовала. И — давайте будем честными — я никогда в жизни никого не била. И никакими словами я не могла бы смягчить удар. Рисунки были такими точными, все было настолько схвачено восхищенным художником, что наброски выдали бы мое навязчивое слепое обожание в ту же секунду, когда их продемонстрировали бы. Полнейшее унижение, и Анна об этом знала.
Покорность судьбе расцвела румянцем у меня на щеках, красными пятнами на шее, на ключицах. Я могла лишь терпеть это эмоциональное освежевание и молча стоять перед всей школой, пока Анна не сдерет с меня кожу своей непомерной жестокостью…
И забрать свой альбом, когда она закончит. Потому что он был моим, и я должна была вернуть его.
Мне не хотелось видеть лицо Ноя, когда Анна наконец перевернула страницу, на которой я впервые нарисовала его. Если я увижу, как он самодовольно ухмыльнется, или засмеется, или закатит глаза, это уничтожит меня, а здесь я не могла позволить себе заплакать. Поэтому я впилась взглядом в лицо Анны, наблюдая, как она дрожит от радостной злобы, направляясь с альбомом к Ною.
Теперь все столпились клином, а не неровным полукругом, и во главе клина оказался Ной.
— Ной? — проворковала Анна.
— Анна, — без выражения ответил он.
Она перелистывала страницу за страницей, и я услышала, как шепот перешел в бормотание, услышала, как где-то у дальнего конца навеса зазвенел смех, но смолк. Для пущего эффекта Анна переворачивала страницы медленно и, как некая демоническая учительница, держала альбом под таким углом, чтобы собравшейся толпе было видно как можно лучше. Все должны были иметь возможность бросить долгий, апатичный взгляд на мой позор.
— Вот на этом ты так похож, — сказала Анна Ною, прижавшись к нему.
— Моя девушка — талант, — сказал Ной.
Сердце мое перестало биться.
Сердце Анны перестало биться.
Все сердца перестали биться.
В тишине жужжание единственного комара казалось неприличным.
— Вранье, — в конце концов прошептала Анна, но достаточно громко, чтобы ее услышали все.
Она не отодвинулась ни на дюйм.
Ной пожал плечами.
— Я тщеславный ублюдок, и Мара мне потакала.
После паузы он добавил:
— Я рад только, что в твои жадные коготки не попал другой альбом. Вот тогда было бы неловко.
Его губы сложились в озорную улыбку, он соскользнул с обеденного стола, на котором сидел.
— А теперь убирайся от меня к чертям собачьим, — спокойно сказал он онемевшей, ошарашенной Анне и, пройдя мимо нее, грубо выхватил альбом у нее из рук.
И подошел ко мне.
— Пошли, — ласково сказал Ной, едва очутившись рядом.
Словно защищая, он мимолетно прикоснулся к моему плечу. А потом протянул руку.
Мне хотелось взять ее, хотелось плюнуть Анне в лицо, хотелось поцеловать его, хотелось ударить коленом в пах Эйдена Дэвиса. Но воспитание победило, я заставила свои нервы подчиниться сигналам мозга и вложила свою ладонь в ладонь Ноя. Поток побежал от кончиков пальцев к пустоте, находившейся в том месте, где некогда был мой живот.
И вот так, запросто, я полностью, всецело и окончательно стала Его.
Мы молчали, пока не оказались там, где нас не могли слышать и видеть ошеломленные, охваченные трепетом ученики. У скамьи рядом с баскетбольным полем Ной остановился и наконец-то выпустил мою руку. В моей ладони теперь ощущалась пустота, но у меня едва хватило времени ощутить потерю.
— Ты в порядке? — мягко спросил он.
Я кивнула, глядя мимо Ноя. У меня онемел язык.
— Уверена?
Я снова кивнула.
— Совершенно уверена?
Я сердито посмотрела на него.
— Со мной все прекрасно.
— Вот это моя девушка!
— Я не твоя девушка, — ответила я более ядовито, чем намеревалась.
— Тогда ладно, — сказал Ной, с любопытством посмотрел на меня и приподнял бровь. — Кстати, об этом.
Я не знала, что ответить, поэтому ничего не ответила.
— Я тебе нравлюсь, — в конце концов проговорил он. — Я тебе нравлюсь. Нравлюсь.
Он пытался не улыбаться.
— Нет. Я тебя ненавижу, — ответила я, надеясь, что если я скажу это, так и будет.
— И все-таки ты меня рисуешь.
Ной все еще выглядел самодовольным, нисколько не обескураженным моим заявлением.
Это была пытка: хуже того, что произошло у автоматов, хотя теперь нас было только двое. Или как раз потому, что нас было только двое.
— Почему? — спросил он.
— Почему — что?
Что я могла сказать?
«Ной, несмотря на то что ты засранец, а может, именно поэтому, мне бы хотелось сорвать с тебя одежду и завести от тебя детей».
Молчи!
— Почему — все, — продолжал он. — Начни с того, почему ты меня ненавидишь, и продолжай, пока не перейдешь к рассказу о рисунках.
— На самом деле я тебя не ненавижу, — сказала я, сдаваясь.
— Знаю.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Потому что мне хочется, чтобы ты в этом созналась, — с кривой улыбкой сказал он.
— Заметано, — с чувством безнадежности сказала я. — Мы закончили?
— Такие неблагодарные личности мне еще не встречались, тебе в этом нет равных, — задумчиво проговорил он.
— Ты прав, — ровным голосом сказала я. — Спасибо, что спас. Мне надо идти.
Я двинулась было прочь.
— Не так быстро!
Ной потянулся к моему здоровому запястью. Он осторожно взял меня за руку, и я повернулась. Сердце отвратительно трепыхалось.
— У нас все еще есть проблемы, — сказал он.
Я непонимающе смотрела на него. Он все держал меня за руку, и это влияло на мой разум.
— Все думают, что мы вместе, — сказал Ной.
Ох. Ему нужен был путь к спасению. Конечно же, ведь на самом деле мы не были вместе. Я была просто… Не знаю, кем я была для него. Я уставилась в землю, ковыряя мощеную дорожку носком теннисной туфли, как надутый ребенок, пока решала, что же сказать.
— Расскажи в понедельник своим друзьям, что бросил меня, — в конце концов заявила я.
Ной выпустил мое запястье с искренне недоумевающим видом.
— Что?
— Если ты расскажешь, что порвал со мной после уикэнда, все рано или поздно об этом забудут. Расскажи им, что я слишком приставучая или еще что-нибудь.
Ной слегка приподнял брови.
— Именно это и было у меня на уме.
— Прекрасно, — сказала я, озадачив саму себя. — Я подыграю во всем, что потребуется, ладно?
— Воскресенье.
— Извини?
— Мне требуется воскресенье. На субботу у родителей есть задумки, но в воскресенье я свободен.
Я не поняла.
— И?
— И ты проведешь этот день со мной.
Такого я не ожидала.
— Да ну?
— Да. Ты у меня в долгу.
И он был прав: я была перед ним в долгу. Ною ничего не стоило повести себя так, чтобы мечта Анны и мой кошмар стали явью; он мог бы просто сидеть, пожимать плечами и таращиться. Этого бы хватило, чтобы я была опозорена на всю школу.
Но он этого не сделал. Он спас меня, и я не могла даже представить почему.
— Есть ли смысл спрашивать, что ты собираешься заставить меня делать в воскресенье?
— Вообще-то нет.
Ладно.
— Есть ли смысл спрашивать, что ты собираешься делать со мной?
Он озорно ухмыльнулся.
— Вообще-то нет.
Невероятно.
— Наши занятия будут подразумевать понятие «безопасный»?
— Это будет зависеть целиком и полностью от тебя.
Ной придвинулся невозможно близко, он был всего в нескольких дюймах от меня. Я видела его веснушки, прятавшиеся под щетиной.
— Я буду ласков, — добавил Ной.
У меня перехватило дыхание, когда он посмотрел на меня из-под ресниц, уничтожая взглядом.
Я сощурилась.
— Ты зло.
В ответ Ной улыбнулся, поднял палец и легонько постучал по кончику моего носа.
— А ты — моя.
С этими словами он пошел прочь.
24
После школы Даниэль ожидал меня у задней калитки. Он перевесил перегруженный рюкзак на другое плечо.
— Ну-ну. Разве это не тема для пересудов всего города?
— Новости здесь разносятся быстро? — спросила я.
В тот же миг я заметила, что на меня поглядывают другие ученики Кройдена. Мы с Даниэлем пошли к машине.
— Наоборот, дорогая сестра. Я услышал, чем закончилось представление возле обеденных столов, только полтора часа спустя. Поговорим об этом? — спросил Даниэль, когда мы добрались до машины.
Я резко засмеялась, открыв дверцу и нырнув внутрь.
— Нет.
Даниэль последовал за мной меньше чем через секунду.
— Ной Шоу, вот как?
— Я сказала нет.
— Когда это случилось?
— Нет — значит нет.
