Джек Макдевит - Полярис
– Значит, они похитили Тома Даннингера? И Мэдди?
– Они похитили Даннингера. Вот почему они уничтожили лабораторию в Приюте Эпштейна: никто и никогда не должен был проделать ту же работу.
– Но к чему такие сложности? Если они хотели похитить его и сжечь лабораторию, почему бы не поступить именно так?
– Во-первых, они знали, что их неминуемо схватят, если власти начнут расследовать похищение. На них началась бы настоящая охота. Во-вторых, они не хотели утечки данных о том, что Даннингер был на верном пути. Тогда, как и сейчас, все предполагали, что подобное невозможно. Поэтому требовался искусный обман, и полет к Дельте К подошел для этого как нельзя лучше.
– Господи, Алекс, ты действительно думаешь, что все так и было?
– Вне всякого сомнения.
– Но куда они подевались? Как им это удалось?
– Не знаю. Сперва я думал, что они могли вернуться на «Пероновском», сговорившись с Уокером.
– Невозможно.
– Даже если установить дополнительные резервуары с воздухом?
– Слишком сложно. И потом, пришлось бы привлечь Альвареса, не говоря уже о нескольких техниках.
– Слишком много посторонних.
– Согласна. Они не сумели бы сохранить все в тайне.
Когда мы вернулись в отель, с нас взяли подписку, что в последующие несколько суток мы не будем выходить на берег: у йохо брачный сезон, и, если с нами что-нибудь случится, отель ответственности не несет.
– Кто такие йохо? – спросила я Алекса.
Мы стояли в вестибюле. Снег прекратился, море было серым и туманным.
– Вряд ли нам стоит это знать, – ответил он.
Глава 19
Он (пульсар) подобен тем из нас, кто ждет окончательных ответов от науки: он яростно шлет свои лучи во все стороны, но те ничего не касаются, ничего не выявляют и в итоге лишь создают хаос.
Тимоти из Эсперанцы. Дневники
Вечер оказался весьма интересным. Снежная буря возобновилась, превратившись в воющую метель; когда мы уже собирались ложиться, поступило предупреждение о возможном землетрясении, а несколько часов спустя всех из отеля эвакуировали, так как в здание проникли йохо.
Йохо, как выяснилось, были членистоногими созданиями, лакомыми до человеческого мяса. К счастью, они появлялись всего пять дней в году – в сезон размножения, но даже тогда редко покидали берег. Целый час мы простояли в снегу. Потом руководство отеля сообщило, что йохо ушли, все в порядке и можно вернуться обратно. Вновь оказавшись в номере, мы тщательно его осмотрели и заперли дверь.
Почти сразу же после этого случилось землетрясение, но дело свелось всего лишь к ряду несильных толчков. К тому времени у меня пропало всякое желание выключать свет. Я пошла в гостиную к Алексу, занятому разговором в виртуальной реальности. Надев протянутый им шлем, я увидела аватар Чека Боланда. Боланд расслабленно сидел в шезлонге на пляже – в шортах цвета хаки, пуловере и широкополой шляпе от солнца. Океана, однако, нигде не было видно и слышно. Казалось, пляж тянется до бесконечности.
– …один сын, – говорил он. – Его звали Джон. Когда случилась история с «Полярисом», ему было двадцать.
– Почему распался ваш брак, доктор Боланд? Вы не против ответить на этот вопрос?
– Думаю, мы с Дженнифер просто устали друг от друга. При длительных отношениях это неизбежно.
– Но вы сами не вполне в это верите?
– Я психиатр и постоянно наблюдаю такие случаи.
В этом вопросе Алекс придерживался традиционной точки зрения и поэтому неодобрительно покачал головой – так, словно разговаривал с реальным человеком.
– Где-то я читал, – сказал он, – что шестьдесят процентов браков выдерживают испытание временем. Люди остаются вместе.
– Они терпят друг друга, обычно из чувства долга перед детьми, перед своими клятвами, перед нежеланием причинять боль человеку, который любит их, как они считают.
– Вы довольно пессимистично смотрите на брак.
– Я реалист. Долговременный брак – ловушка, оставшаяся от первобытных времен. Тогда он был единственным способом обеспечить выживание вида. Но это уже давно не так. Прошло не одно тысячелетие.
– Почему же он сохранился?
– Мы окутали его множеством мифов. Это святая святых подросткового легкомыслия. Это приговор, который мы выносим себе на всю жизнь, поскольку смотрим слишком много романтических драм. Возможно, дело еще и в том, что люди слишком боятся одиночества.
– Ладно.
– Хотите поговорить еще о чем-нибудь? – Он взглянул на свою руку и поморщился. – Обгорает.
Появилась новая рубашка, с длинными рукавами.
– Да. Есть еще кое-что. – На заднем плане собиралась пыльная буря: хороший повод намекнуть на то, что есть дела поважнее продолжения беседы. Но это был всего лишь аватар. Боланд явно обладал чувством юмора. – Вы боролись за свое дело, – продолжал Алекс. – Вы отдавали ему все свое время и силы.
– Чепуха. Мой вклад был невелик.
– Вы поддерживали радикальные перемены в области образования.
– Мы не знали, как разжечь в наших детях жажду к знаниям. Отдельным родителям это удается. Ну а что с образовательными учреждениями? Насколько можно припомнить, они всегда были настоящим бедствием.
– Вы выступали от имени движения «зеленых».
– Люди на Окраине пока не замечают вреда, который они наносят природе. А проведите-ка несколько недель на Земле или на Токсиконе. Самое подходящее название для планеты.
– Вы выступали за ограничение численности населения.
– Конечно.
– Существует ли на самом деле проблема перенаселения, доктор? В космосе есть сотни теплых планет, где почти никто не живет. Некоторые вообще необитаемы.
– Где мы сейчас?
– На Сакракуре.
– Ах вот как. Прекрасная иллюстрация к вашей мысли. По данным последней переписи, на Сакракуре проживает двести восемьдесят восемь тысяч шестьсот пятьдесят шесть человек. Почти все население сосредоточено на восточном побережье одного из континентов.
– Допустим.
– Три других крупных материка, включая суперконтинент, по сути, безлюдны.
– Именно это я и имел в виду.
– Население Земли сейчас составляет одиннадцать миллиардов, с точностью в несколько сотен миллионов. Плотность населения очень высока.
– Но можно переселить их куда-нибудь. Есть варианты.
– Да, есть. Но переселение целых народов, даже на самые дружелюбные планеты, – это не выход. – Он нахмурился. – Посчитайте, Алекс. Посчитайте.
– Вы имеете в виду ресурсы, необходимые для перемещения людей?
– Конечно.
– Значит, надо использовать все, что у нас есть.
Настало время вмешаться мне.
– Кораблей не хватит, Алекс, – подсказала я. – В любом случае не хватит кораблей.
– Молодая леди права. Сейчас у Конфедерации имеется тысяча шестьдесят четыре сверхсветовых корабля со средней пассажировместимостью в двадцать восемь человек. Три корабля могут вместить больше сотни человек, но многие – не больше четырех. Собственно, если даже использовать весь флот, перевезти тридцать тысяч человек невозможно. Если предположить, что полеты туда и обратно совершаются каждую неделю – что маловероятно, – возможно, удастся перевезти один миллион пятьсот шестьдесят тысяч человек за год. Округлим до одной целой и шести десятых миллиона. Население Токсикона растет менее чем на один процент в год, что свидетельствует об определенных ограничениях. Но все равно ежегодно рождается пять миллионов детей. Итак, прирост населения Токсикона втрое больше количества людей, которых в состоянии вывезти флот. Похоже, Алекс понял, что спор проигран.
– Вы также выступаете против реконструкции личности.
– Да.
– Но ведь именно этим вы зарабатывали на жизнь почти восемь лет. И речь шла не только о преступниках.
– Сперва я в это верил. – Он замолчал, словно раздумывая, что сказать. – Алекс, некоторые мои пациенты настолько боялись окружающего мира, что просто не могли жить.
– Боялись окружающего мира? Что это значит?
– Страшились потерпеть неудачу или оказаться отвергнутыми. И считали, что, возможно, они попросту неадекватны. Некоторым могли помочь лекарства, но у других психика была слишком тонкой, а у некоторых – слишком извращенной.
– Потенциальные самоубийцы?
– Или преступники, или иные асоциальные элементы. – Боланд закрыл глаза и помолчал. – Мне хотелось обеспечить им достойную жизнь, избавить их от страхов, дать им повод уважать себя. Я хотел, чтобы они гордились собой. И я менял их. Делал их лучше.
– Но…
– Но потом я понял, что человек, прошедший лечение, – не тот же самый, который пришел ко мне за помощью. Исчезали прежние воспоминания, прежняя жизнь. Это был уже другой человек. Я мог дать своим пациентам новые имена, и они не заметили бы разницы.
– Но если эти люди страдали…
– У меня не было права выносить им смертный приговор! – Голос его дрогнул. – Но именно это я и делал больше ста раз, не считая разнообразных убийц, похитителей, воров и бандитов, к которым меня вызывали для лечения. – В последнем слове явно прозвучал сарказм. – Должен быть способ помочь даже самой больной душе – так, чтобы сохранить основу личности, смягчив самые раздражающие ее черты.
