Олег Ерохин - Властелин Галактики. Книга 2
Эспар был истинным наказанием клану андроудов за его долгое процветание. Туповатый и злобный, Эспар был бы хорошим воином, а не главой клана. Главой клана по уму должен был бы быть Момнон… На Эспаре заканчивался род Эспархов, так что, умри Эспар, главенство в клане станут оспаривать несколько родов. Если бы только Момнон стал Преображенным, тогда бы…
А почему бы ему в самом деле не стать преображенным? Он был главным конструктором ситуаций, калечивших волю старателей. Если трилистник реагировал на Эспара напряженностью поля в двести двадцать единиц, то на него Мом-нона, трилистнику надо было бы реагировать куда сильнее,
И может… Момнон остановился. Возможно, Семечко дастся ему прямо сейчас?
Поблизости никого не было и Момнон подошел к чаше. Трилистник бодрее реагировал, если к нему обращались. Момнон коснулся пальцами зеленого листа. Из полусжатых губ его вырвалось нетерпеливое:
– Дай… Да-ай!
В единый миг он ощутил, что нередко описывали те, кто сумел добыть Семечко: трилистник потянулся к нему всем своим существом, невидимыми листьями коснулся его руки, затрепетал почти готовый породить цветочную почку… Или это ему только показалось?
Во всяком случае, цветок не появился. Вместо этого Момнона потрясло другое.
– Браво! У тебя прекрасный результат, Момнон!
Момнон быстро оглянулся.
В зал входил Эспар. Два телохранителя сопровождали его, держа ладони ни рукоятях иглометов.
Момнон посмотрел на мраморную чашу, на трилистник… Тут только он заметил среди трехлопастных листьев датчик трабометра.
Устройство, преобразовывавшее результат измерения напряженности поля трилистника в высвечиваемую на экране цифру, Эспар держал в своей руке.
– Двести восемьдесят, очень неплохо, – сообщил Эспар. Голос его перешел в свистящий ше shy;пот. – Ты хочешь стать Преображенным, Момнон? Ты хочешь стать Преображенным вместо меня?
– Прибор неисправен, господин, – проговорил Момнон спокойно, хотя у самого туман стоял в глазах.
– Этот трабометр сегодня проверяли, Момнон. Он исправен.
– Значит, он сломался после проверки. Позволь…
– Прибор исправен, Момнон, ты слышишь?
– Как угодно господину. – Момнон быстро просчитывал варианты. Вообще-то просчитывать особо было нечего. Эспар теперь убьет его, непременно убьет. Не прилюдно, конечно, он все-таки был не последним в их клане, но уж убьет наверняка. И, может, на этом убийстве Эспар получит столь необходимое ему приращение напряженности поля.
Но почему бы Момнону не получить необходимое ему, Момнону, приращение напряженности поля?
– Ты начинаешь бояться, Момнон, нехорошо, – проговорил Эспар насмешливо. – Сейчас напряженность всего двести единиц, а тебе ведь хотелось бы триста, а, Момнон?
– Тебя ли мне бояться, Эспар? – Владетельный Эспар вздрогнул, так неожиданно для него прозвучали слова всегда покорного ему Момнона. – Разве не на мне держится твоя власть? – продолжал Момнон тоном еще более наглым. – Что бы ты делал без моих советов, Эспар? И ты еще хочешь получить Семечко? Первовластный Эспарак не зря сомневался, его ты сын или нет. Ты…
Момнон переоценил силу своего влияния в клане, а может, недооценил злобность властителя; не успел он договорить фразу, как плазменный луч, стремительно описав полукруг, коснулся его головы.
Луч пробежал по середине лба Момнона и побежал дальше вниз, четко держась центра. Если бы концентрация плазмы в луче была немного большей, Момнон распался бы на две половинки, а так плазменный резак лишь вскрыл его череп, грудную клетку и брюшную полость. Этого, однако, оказалось достаточно чтобы Момнон скончался на месте.
Быстро взглянув на зеленые листья, не показалось ли где Семечко, горбун убрал лучемет в кобуру и обер shy;нулся к телохранителям:
– Достойного Момнона, моего воспитателя и друга, хватил удар. Мне пришлось воспользоваться лучеметом, чтобы он не мучился, вы поняли? Он будет похоронен с почестями, заслуженными им, а пока отнесите тело в подвал. Да передайте, пусть сообщат на Мегал: я объявляю трехдневный траур по всей Андроудии.
Эспар подал знак, веля телохранителям приступить к исполнению его приказа. Они было взялись нести тело по-простецки, за руки и за ноги. Эспар выбранил их. В зале стоял стол, покрытый богатой скатертью, как бы специально предназначенный для переноса на нем подобных предметов. Тело Момнона было возложено на стол, прямо на скатерть, после чего охранники осторожно взялись за ножки и, отдуваясь, понесли стол вместе с те shy;лом.
Сумрачный Эспар направился в покои своей жены.
Когда Виолану и Голда вернули в его резиденцию, его позор увидели все: челядь, телохранители, прибли shy;женные… Она не скрывала своей порочной страсти. О боги Мегала, каких сил ему стоило сдержаться, не изничтожить ее тут же, а лишь приказать отвести Виолану в ее спальню и сторожить ее там! Как же она могла?.. Как же она посмела?.. А ведь он верил ей, он верил, что она любит его, а если не любит, то, во всяком случае, старается полюбить. Оказалось, все было при shy;творством. Если бы хоть какое-то чувство она испытывала к нему, разве она выставила бы его на посмешище?..
Охранник вытянулся, заметив его. Перед дверью спальни Эспар задержался. Что это, сомнение ли промелькнуло по его лицу, или это был страх? Посуровев, он толкнул дверь.
Эспар вошел в большую комнату с окном во всю стену, со стенами в дивных барельефах, с кроватью в форме распускающегося цветка игнорации.
Она смотрела в окно.
Он подождал.
Вот как, она не хочет замечать его.
– Лана, – позвал горбун. Голос его прозвучал сипло, невнятно, не так, как должен был звучать голос мужа. И Эспар взревел во всю мощь своих легких: – Лана!
Она медленно повернулась к нему.
– Что, пришел меня убить? Убивай!
– Я взял тебя из бедного рода в царственный род Эспарахов, я обогатил твоих родных, я сделал твоего отца старейшиной, а ты? Ты помнишь, в чем ты клялась? Ты обещала быть мне примерной женой в жизни и в смерти. На Эльманской чаше и на мече Орана ты клялась…
– Я никогда не полюблю тебя, Эспар. И великие святыни бессильны связать нас, что проку поминать их?
– Ты святотатствуешь, мерзавка!
Она усмехнулась.
– Какое же ты ничтожество, Эспар.
Лицо горбуна налилось кровью, он медленно провел ладонью по лбу.
Виолана смело продолжала:
– Кем бы ты был без своего происхождения, без слуг и без денег? Подумай сам, Эспар, разве ты сумел бы хоть однажды победить в честном бою, без чужих рук? А ты еще возмущаешься, почему я не люблю тебя? И ты еще мечтаешь о семечке!
Горбун проговорил бесцветным голосом, и было видно, с каким трудом ему давалось кажущееся спокойствие:
– Сегодня трилистник отозвался на мою просьбу напряженностью поля в двести двадцать еди shy;ниц, что ты скажешь на это?
– Что ты великий злодей и ничтожный мегалиец.
– Великий злодей? Я польщен. – Эспар язвительно поклонился. – Что же до мегалийцев, то какое нам дело до них? Именно так, милая моя, ты думала совсем недавно. Разве не ты посоветовала мне умертвить моего дядю и брата, чтобы ни у кого не появилось и тени сомнения в незыблемости моей власти? И это семечко… Кто намекнул мне про его силу? Разве не ты? И разве…
– Ты хочешь сказать, что я не лучше тебя, – проговорила Виолана горько. – Может, и не лучше, но это не мешает мне хотя бы мечтать о луч shy;шем.
– Ты уж, конечно, уверена, что ты лучше меня, ведь у тебя нет такого горба, как у меня. А эти твои мечтания… Представляю, как у тебя все дергалось внутри, пока ты была рядом с ним. А как только оказалось, что он плюет на тебя, ты запустила себе пятерню между ног. Ты…
– Ты глупец, Эспар, – устало сказала Виолана. – Злобный, жесткосердный глупец.
– А ты шлюха. Шлюха!
– Лучше быть шлюхой, чем твоей женой.
Эспар выхватил из кобуры лучемет.
Не дрогнув, Виолана молвила:
– Давай, стреляй, может, на этот раз трабометр покажет тебе двести пятьдесят единиц. Только семечка ты все равно не получишь, хотя бы трабометр и триста единиц показал. Ты разве до сих пор не догадался, Эспар? Твои умники забыли устроить так, чтобы трабометр показывал знак перед цифрой, а он очень важен, этот знак. Семечко появляется при плюсе, а перед твоими сотнями единиц всегда стоял минус… Подумай сам, Эспар, разве те, кому явилось семечко, были осатанелыми стервецами, сбесившимися…
Эспар выстрелил.
Плазменный заряд пробил ее сердце, и она упала, даже не вскрикнув, спиною на широкое ложе.
Рука горбуна задрожала, и оружие вывалилось у него из пальцев. Цепенеющим взором он уставился в холодное лицо Виоланы. И время остановилось для него.
Неприятный голос надоедливым комаром проник к нему в уши. Вывести его из состояния душевной и физической заторможенности голос не смог, но все же был им услышан благодаря своей настойчивости.
