Филипп Палмер - Ничейный космос
В погоне за наслаждением Андрея я не щадила себя: забросила чтение, ограничила свои музыкальные вкусы, перестала общаться с друзьями. Я влилась в мир Андрея и там потерялась; стала заложницей, секс-рабыней, преданной тенью, готовой ублажить повелителя в любую секунду. Но Андрей не сделал меня своим другом, а как я об этом мечтала!
В каком-то смысле (и сейчас я это понимаю) Андрей сам продался мне в рабство. Он зависел от меня, он бы с радостью убил для меня. А я… нет бы бежать, прихватив его денежки (как поступила бы любая разумная женщина)! Я потеряла голову. Мне нравилось быть для Андрея всем.
Постепенно я перековала свой характер, искоренила в себе все, что мешало счастью Андрея. Научилась улавливать малейшие изменения в его настроении, подстраиваться под них. За все годы, что мы были вместе, я ни разу не дала повода разочароваться в себе.
Я отучила себя от глупого смеха, который так раздражал Андрея.
Вместе с Андреем стала завтракать круассанами, хоть и любила по утрам перехватить тосты.
Позволила Андрею смотреть, как справляю нужду.
Подкалывала его, когда чувствовала, что он именно того и ждет, но ни разу не поправила, услышав заносчивое и, в общем, некомпетентное мнение о политике или науке.
По ночам, или когда мы сбивались с пути по дороге куда-нибудь, я позволяла себя утешать, притворяясь слабенькой, напуганной и беспомощной.
Я молчала в тряпочку, когда мы смотрели фильм, понравившийся Андрею, но не мне. Я только просила объяснить, чём это кино его так зацепило. А поскольку Андрей обожал фильмы о боевых искусствах, с погонями и перестрелками, волю мне приходилось проявлять железобетонную.
Мнение Андрея о людях было поверхностное и наивное, но стоило ему высказаться, как я соглашалась.
Я позволяла ему побеждать себя в игре в слова, хотя его словарный запас оставлял желать лучшего.
Прямо на улице вместе с Андреем я восхищалась прелестями других женщин, а потом добавляла: «Хочешь, трахнем ее? Здесь и сейчас?». А стоило Андрею всерьез заглядеться на какую-нибудь красотку, я притворялась, будто жутко ревную. Андрея это сильно заводило.
Он во многом был замечателен. Использовал свое имя и богатство на благо других: инициировал реформу системы образования, занимался благотворительностью, лично следил за воспитанием тысяч детей из малоимущих семей. Для всех Андрей стал неким чудом, загадкой, а для меня — марионеткой, которой я поигрывала.
Сегодня мне за себя стыдно.
Потом я забеременела, но ему ничего не сказала. Да, я боялась, да, все получилось так неожиданно, но я носила ребенка под сердцем, мечтала, как буду кормить его, менять пеленки. Мечтала о бессонных ночах — обо всех ужасах и радостях, боли и счастье материнства. Однако чем больше я думала, тем слабее становилась надежда на это счастье.
Андрей не хотел ребенка, он нуждался в покорной любовнице, которая бы им восхищалась, а никак не в пузатой хныксе, озабоченной исключительно пеленками и детскими книжками.
Откуда мне было знать, спросите вы? Я ведь не спрашивала самого Андрея. Возможно, я заблуждалась, лишая его того, что стало бы для него величайшим сокровищем.
Но нет, я знала своего мужчину: ребенка бы не принял. Мне оставалось только извлечь эмбрион на восьмой неделе и поместить его в искусственную утробу, которую затем сохранили в криогенном хранилище.
Андрей так и не узнал о ребенке
Он умер задолго до рождения Питера.
Один раз я навестила Андрея в больнице — там он лежал, похожий на скелет. Его органы и нервную систему пожирала гигантская опухоль и ее метастазы.
К тому времени мы с Андреем уже тридцать дет не встречались, только изредка виделись. Например, Андрей однажды явился ко мне — негодующий, недовольный тем, как я преуспела. Завидовал признанию, которое получили мои книги, возмущался, что я написала о его собственных достижениях и мировоззрении. Должно быть, думал, будто у него украли душу.
Он превратился в мрачного завистника, а разрыв получился ужасно болезненным. Андрей дважды пытался отсудить у меня долю от прибыли с книг и научных публикаций. Он рассказывал дружкам, будто я испортила его, а в книгах и вовсе низвела до нуля. Пустил слух, что я — вероломная психопатка, неразборчивая в половых связях, и сижу на игле.
Именно этого стоит ожидать от мужика, если перестаешь ему льстить.
Но почему же я перестала льстить Андрею? Когда поняла, что нам пора расходиться? Наверное, не сразу, а постепенно — со временем, которое не спеша выветривает целые горы.
Или же…
Нет. Так оно и произошло.
Помню, был один момент… ага, вот он, послушайте.
В тот день Андрей получил Нобелевскую премию мира за вклад в дело благотворительности. Он казался выше. Сиял, словно бог, принятый на Олимпе. Я поцеловала Андрея, поздравила, ощутив, однако, укол зависти. А он все понял и истолковал это как проявление низких чувств.
— Ну что ты, я рада за тебя, очень. Поверь, — успокаивала я.
Андрей смотрел сердито. Моих слов оказалось недостаточно, потому что в них не было обожания, благоговейного трепета. Я перестала играть свою роль.
В ту ночь у нас был Секс, но уже без Смерти. Впервые за десять лет. Я ласкала Андрея орально, но у него так и не встал. Я рассмеялась, сказав, что все хорошо — соврала.
Андрей вышел в уборную, там помочился, а вернувшись, велел мне продолжать. Я возмутилась Сказала: «Сначала подмойся», но когда Андрей вернулся в спальню, прикинулась спящей.
Андрей стоял надо мной, тяжело дыша и гадая, не притвориться ли ему самому, будто он не распознал обмана. Интересно, в тот момент он ласкал сам себя? Фу, какой же он мужик, если у него не стоял на такую шикарную бабенку, как я?!
Утром Андрей преобразился. Вовсю улыбался и пожарил мне оладьи. Я отсосала у него прямо за столом (у меня даже привкус лимонного сока с языка не сошел), а когда Андрей кончил, меня вдруг затошнило, и я выплюнула сперму на пол.
Андрей ударил меня.
Надо было накричать на него, упрекнуть… да что там — вытрясти из него душу! Я бы смогла. Но я смолчала и, кажется, даже улыбнулась. Андрей расслабился, просиял. Снова стал самим собой.
С этого все и началось, наступила медленная смерть нашей любви. Андрей бил меня каждый день — пощечина, не больше. А я молчала, не жаловалась. Серьезных побоев Андрей мне не устраивал, и боли от пощечин я почти не испытывала (после занятий-то по карате!). Однако свою функцию шлепки выполняли прекрасно — Андрей доказывал собственную мужественность, источник которой видел во власти над женщиной, в презрении к ней.
Он продал наш дом, и мы переехали на берег озера Комо, в Италию. Языком мы оба владели прекрасно и очень скоро даже стали вмешиваться в местную политику. Андрей занялся скульптурой. Купил тонну мрамора и кромсал его, кромсал целыми днями, пока от запасов не осталась гора осколков, покрытых пятнами крови из-под Андреевых ногтей.
Тогда Андрей приобрел моторную лодку. Я обожала купаться в озере, и он стал гонять по нему на моторке широкими кругами, так чтобы меня било волнами.
По вечерам мы сидели на террасе. Андрей прижимался ко мне, вдыхал мой запах, ласкал мне груди, клал мои ладони себе на член. Мы часто занимались любовью на террасе, упиваясь ароматом оливок, смакуя красное вино. Я разворачивалась к Андрею лицом, запрокидывала голову и, любуясь мириадами звезд, ждала, пока Андрей наконец распалится. Проходило время, и вот у него вставал…
Тогда Андрей ударял меня, но не сразу. Он выжидал, пока я забудусь, чтобы шок от пощечины походил на нырок в ледяную воду после сауны. Я содрогалась всем телом, но боль быстро проходила, да и синяков не оставалось.
Однако пощечина есть пощечина. Не поцелуй, но ласка-удар.
Потом мы сбрасывали одежду и занимались любовью на деревянном столике, пронзая криками ночь. Нередко нас за этим заставали местные жители — они смеялись, потому что узнавали пару, которая трахается ночь напролет. Мне лестно думать, будто так мы вдохновили другие пары начать семейную жизнь.
Какое-то время мы наслаждались жизнью. Не играли больше в Секс и Смерть. Когда Андрей бил меня, он чувствовал себя замечательно — импотенция отступала, возвращались чувство юмора и та часть его личности, которой я восхищалась.
В то же время я мечтала: вот как-нибудь Андрей залепит мне очередную пощечину, а я рефлекторно выбью ему глаз. И съем.
Но пощечины продолжались, и я, если честно, не просила их прекратить. А в какой-то момент осознала: Андрей бьет меня, думая, будто мне это нравится. Я оказалась рабыней порочного мазохистского удовольствия — Андрей совершал грех, бывал непростительно грубым, проявлял свою брутальную суть.
Но грешила и я, желая быть укрощенной, потому как в душе ощущала себя диким животным.
