Дмитрий Подоляк - Велики Матюки
– Ну, что, тронулись? – спросил Простодыр, заглянув в окно.
И мы тронулись. Некоторое время избушка подобно вездеходу медленно и неуклюже продиралась сквозь подлесок, ломая ветви и натужно переваливаясь через валежник. Наконец, мы выбрались на некое подобие проселочной дороги, и Простодура пустилась по ней тяжелой рысью. Делать в пути было нечего. Доктор крутил свой кубик Рубика, а мы с изобретателем пялились на виды, открывающиеся нам из единственного окна. Простодыр семенил рядом с избушкой и время от времени завязывал беседу с кем-нибудь из нас. В окне мелькали опоясанные цепями могучие дубы, с сидящими на них котами всевозможных размеров, пород и мастей. С ветвей дубов свисали бледные русалки с длинными, нечесаными, сбитыми в колтуны волосами. Они жеманно подмигивали нам и тянули к нам свои костлявые руки с крючковатыми белесыми ногтями. Время от времени на развилках мелькали исполинские валуны-указатели, испещренные надписями типа: «Налево пойдешь – коня потеряешь», «Направо пойдешь – жену потеряешь» и прочими предупреждениями подобного рода.
Наше путешествие проходило почти без происшествий. Однажды нас остановил косматый упырь в форме сотрудника ДПС и долго выискивал повод придраться. Но глубина протектора на лапах Простодуры была в норме, габаритные огни работали, аптечка была полна подорожника, и леший, жалуясь на похмелье и скверный характер своей супруги, предложил купить у него долото. Простодыр откупился от него ведром сосновых шишек, и мы двинулись дальше. В другой раз нас едва не столкнул с дороги дюжий хамоватый детина, вальяжно возлегавший на чадящей печке, груженной свежесколоченными гробами. Чтобы избежать столкновения, Простодура резко ушла в сторону, и мы, чертыхаясь, попадали на пол. Кроме этих двух случаев, других инцидентов в пути не было.
Простодыр оказался чрезвычайно интересным собеседником, эрудированным и любознательным; он был готов поддержать разговор на любую тему. Я с удовольствием обсудил с ним нюансы толкования теоремы Пуанкаре и выяснил, что его взгляд на предмет полностью совпадает с моим. Доктор очень содержательно побеседовал с кабинкой о мутациях вируса свиного гриппа в Мексике и неточностях перевода работ Ницше с немецкого на русский язык. Даже изобретатель, поначалу относившийся к Простодыру несколько пренебрежительно, и тот зауважал его после дискуссии на тему капремонта двигателей автомобилей семейства ВАЗ 2121 «Нива».
Потом лес кончился, а с ним и дорога. Мы двигались по пустынной равнине, поросшей невысоким кустарником. Долгое время вокруг не происходило ничего интересного, поэтому, когда нашим взорам открылось новое любопытное зрелище, доктор с изобретателем в один голос потребовали сделать остановку. Простодура остановилась, присела, и мы высунулись наружу.
Повсюду стояли шкафы. Огромное количество книжных шкафов, сотни, а может быть тысячи. Они занимали все обозримое пространство равнины впереди нас. Мы выбрались из Простодуры с интересом пошли между рядами шкафов. На полках шкафов стояли книги. Книги были одного размера, цвета и толщины. Я приблизился к одному из шкафов и снял с полки книгу наугад.
– «Соловей Евгений Гордеевич, двадцать четвертого февраля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года», – прочел я вслух надпись на обложке книги.
– Похоже, Женя, тут на тебя подробное досье за целый месяц, – заметил доктор и указал пальцем на крохотную табличку, приколоченную к шкафу. На ней значилось: «Соловей Е. Г., февраль 1999».
– А здесь, Васька, – на тебя досье, – добавил изобретатель, тыкая пальцем в соседний шкаф. – А в том шкафу – на меня.
– Открывай книгу, чего там написано? – поторопил меня доктор.
– Нет уж, дядя Вася, читай досье из своего шкафа, – буркнул я доктору, отстраняясь.
Доктор хмыкнул и отошел. Я раскрыл книгу посередке и вдруг обнаружил себя стоящим возле доски в классе своей школы. От неожиданности я ойкнул, захлопнул книгу и оглянулся. Вокруг меня снова громоздились все те же шкафы. И я осторожно развернул страницы.
То, что я наблюдал вокруг себя, было чем-то сродни объемной фотографии. Я отвечал урок. Часы на стене напротив показывали одиннадцать часов и четырнадцать минут. С портрета укоризненно наблюдал за мной Готфрид Вильгельм Лейбниц. Клара Борисовна по прозвищу Фрекен Бок, повернувшись ко мне на стуле вполоборота, следила за моими вычислениями. Весельчак Парабола строил мне рожу. Заучка Танька тянула руку. Сорока целился в Хрюшу из импровизированной рогатки. Олюшка изучала в зеркале свой хорошенький носик. Барабан тянул Выдру за косичку.
Я перевернул страницу. Часы показывали все те же одиннадцать часов и четырнадцать минут. Все так же укоризненно наблюдал за мной Лейбниц. Фрекен Бок повернулась к классу. Парабола невинными глазами смотрел на доску. Танька еще выше вытянула свою руку. Сорока попал в Хрюшу комочком жеваной бумаги и был в высшей степени доволен своей проделкой. Олюшка изучала в зеркальце кончик своего языка. Барабан получил от Выдры учебником по башке.
Я стал с любопытством перелистывать страницы. В зависимости от того, насколько быстро я листал книгу, события протекали то словно при замедленной съемке, то словно при ускоренной. На самых интересных местах я останавливался и с ностальгией созерцал обстановку вокруг себя. Я вернулся из школы, пообедал, построил с ребятами снежную крепость во дворе, сделал уроки, повздорил с младшим братишкой, получил от отца нагоняй и был отправлен на кухню к маме (какая молодая и красивая она была!) чистить картошку. Книга заканчивалась тем, что я, лежа в своей постельке, отходил ко сну.
Я захлопнул книгу, поставил ее на полку и осмотрелся. Братья Матюки стояли каждый возле своего шкафа и увлеченно листали книги. Похоже, объяснять что-либо им не было никакого смысла. Я подошел к следующему из шкафов со своим именем и выбрал книгу, на обложке которой значилось двадцать четвертое июля две тысячи десятого года. Я снова раскрыл ее посередке и обнаружил себя стоящим в строю по стойке смирно. Я немедленно вспомнил тот день и невольно улыбнулся: один баламут из нашего взвода сбежал в самоволку и был пойман патрулем. В назидание весь наш призыв простоял полдня на плацу, изнывая от жары. Я быстро пересыпал страницы книги, а вокруг ничего не менялось; все тот же плац, все те же стены казарм, выкрашенные в казенный желтый цвет, лишь тень от флагштока медленно скользила по плацу, подобно стрелке гигантских солнечных часов. Пролистав книгу почти до конца, я с удовлетворением посмотрел на то, как сослуживцы делают ночью «темную» виновнику нашей экзекуции, и вернул книгу на полку.
Следующий шкаф. Я снова взял книгу и распахнул наугад. Лето, жара. Я, совсем маленький, гулял с отцом во дворе нашего дома. Отец встретил приятеля, и пока он чесал с ним языком, я нашел под лавкой ведро с остатками черной краски и всласть измазался в ней с ног до головы. Поэтому я сижу теперь в ванне, а мама с бабушкой трут меня мочалками. Но черная краска не отмывается, мне страшно, и я реву…
…Школьный выпускной. На крыльце стоят пацаны из класса и двое учителей – физик и физрук. Все в костюмах, все навеселе, кто-то впервые курит, не прячась от взрослых. Физрук рассказывает анекдот, жутко смешной и пошлый. Все хохочут, даже культурный физик. Потом мы с Олюшкой танцуем вальс. Потом тихонько уходим и гуляем вдвоем до рассвета. Болтаем о всяком-разном. Она мечтает ехать в Москву, учиться на актрису, я – пока точно еще не решил. Прощаясь с ней у порога ее дома, я, наконец, набираюсь смелости и неуклюже целую ее в губы…
…Общага университета. Воскресенье, вечер. В комнате темно и холодно. Я и оба Димыча – Умный и Квадратный – весь день мы валяли дурака. Мы болтались по магазинам, ходили в кино, парились в общественной бане – в общем, отлично провели время. Теперь нам бы за курсовые засесть, но электричества в общаге почему-то нет. Мы сидим в темноте на наших скрипучих кроватях, дуем пиво и беседуем. Димыч Умный философствует о перевоплощениях человеческой души. Он увлекается буддизмом, не кушает мясо, верит в карму и в переселение душ. Димыч Квадратный – протестант-харизмат, он кушает все, верит в прощение грехов и в Страшный суд. Он спорит с Умным, я слушаю их спор и, время от времени, задаю им каверзные вопросы. Где вы теперь, Умный с Квадратным…
…Школьный коридор. Большая перемена. Я волоку из учительской карту Древнего мира. Барабан как всегда выделывается перед девчонками и подло ставит мне подножку. Я картинно растягиваюсь на полу. Должно быть, со стороны это выглядит очень смешно, и Барабан довольно гогочет. Барабан выше меня на полголовы, шире в плечах и значительно шире в талии, поэтому я ограничиваюсь словесной сдачей и, поднявшись на ноги, намереваюсь продолжить свой путь. Но Барабан считает мое унижение недостаточным и запускает в меня огрызком яблока. Огрызок попадает мне в темя. Мне не очень больно, но очень обидно. Обиднее всего, что это мое унижение видит Олюшка. Я разворачиваюсь и луплю Барабана по башке картой Древнего мира. Следующую минуту мы с Барабаном самозабвенно возим друг друга по полу, оставляя на нем оторванные пуговицы. Наконец, Барабан укладывает меня на лопатки, садится мне на живот, разводит мои руки в стороны и шумно втягивает сопли, намереваясь харкнуть мне в лицо. Я вспоминаю прием, которому меня научил отец, – свожу руки к бедрам и что есть силы поднимаю таз. Барабан теряет равновесие и летит головой в батарею. Школьный день для него заканчивается в кабинете медсестры, а для меня – в кабинете директора. Но я счастлив и горд собой – мою победу видела Олюшка. Эх, смотрел бы и смотрел…
