Огонь во плоти (ЛП) - Флауэрс Дэнни

Пьюрберн встал со своего места и сделал вид, будто разражается аплодисментами, хотя его руки ни разу толком не соприкоснулись. Сойдет и так.

— Перикулус, кровью и огнем мы рождены вновь…

Все стало белым: полыхнул свет, яркий, как солнце из легенд. Ослепленный, Пьюрберн вытянул руки в описках опоры и заскреб ими. Тут же началась пальба, с разных сторон, и ноздри внезапно заполнил едкий выхлоп дымовых гранат. По всему амфитеатру раздались крики — как вблизи, так и вдалеке.

А потом он уловил гудение струи пламени, за которым последовал другой вопль, еще ближе. Его Пиромагир сражается? Кто–то пытался взобраться на платформу.

Невозможно!

Он ничего не видел, но стоило ему наощупь добраться до камеры в задней части паланкина, как он почувствовал, что его хватают грубые руки. Прежде чем он сумел вытащить оружие или оказать сопротивление, его потащили вперед и опрокинули. Пьюрберн с глухим стуком ударился об пол, после чего его снова подняли на ноги. Руки будто тисками сжали его запястье и заставили приложить ладонь к скрытому генетическому замку позади трона.

Раздалось шипение: дверь отперлась и начала открываться; потом его отшвырнули в сторону. Он попытался закричать, но голос затерялся в хаосе.

А затем белое стало красным.

Акт 3

1

Канндис распахнул плечом входную дверь участковой крепости и наполовину нырнул, наполовину упал в проем, а в раму над ним застучали выстрелы из стаббера. У него шла кровь из дюжины ран, шлем треснул, в броне засели шальные пули. Он перекатился на живот, пинком захлопнул дверь, вскинул стаббер и навел его на уже закрытый вход. Шокерная дубинка безжизненно висела на боку, но в пистолете еще оставалось четыре заряда. Или три? Он не мог вспомнить.

Какого черта произошло?

Что бы это ни было, оно происходило до сих пор. Он слышал вопли и ритмичную долбежку автоматных очередей. Еще хуже была вонь пылающего прометия, смешанная с запахом горящей плоти. По крайней мере, при закрытой двери дым стал пореже: респиратор шлема Канндис потерял по милости одного из кавдорских подонков. Мозги вора теперь покрывали шокерную дубинку, однако тогда на подходе были новые крысы, и ему не хватило времени забрать экипировку. В оружии не осталось заряда, но оно все еще могло проламывать черепа.

Звук позади. Шаги? Что–то другое?

Это не имело значения. Крутанувшись, он приподнялся на одно колено и осмотрел комнату, прижавшись спиной к главной двери участковой крепости. Было темно, люмены погасли, и остался лишь тот свет, который источало творившееся за дверью безумие. Сердце Канндиса колотилось. Отчасти это был страх, но в основном — злость, закипающая ярость, ставившая под угрозу способность мыслить рационально. Он подавил ее, использовав свою выучку и те резервы, которые считал давным-давно растраченными. Злость ведет к ошибкам. Из–за ошибок тебя убивают.

— Говорит паланит-капитан Канндис, — рявкнул он. — У тебя единственная возможность сдаться, иначе я открою огонь!

Произнося это, он осознал абсурдность угрозы. В кого именно он собирался стрелять? Или он намеревался просто высадить внутрь участковой крепости три оставшиеся пули?

— Прошу, сэр, не стреляйте!

Из сумрака за приемной стойкой показались руки. Последовавшее за ними лицо было скрыто за треснутой маской.

— Сними это! — взревел Канндис, взводя курок пистолета. Однако несмотря на ярость, он узнал ее носителя. Тот снял маску, и прямо перед капитаном оказались окровавленные щеки и затравленные глаза Гладшива.

— Прошу, — проговорил он дрожащим голосом. — Я просто… не стреляйте, капитан.

— Не могу тратить пулю, — отозвался Канндис, опуская оружие. Он выдохнул — казалось, впервые за несколько часов — и его плечи обмякли.

— Кто–нибудь из патрульных сумел добраться обратно? — спросил он.

Гладшив покачал головой.

— Нет, сэр. Я… они все еще там?

Канндис не ответил. Он мысленно представлял себе последних из своего отделения: стабберы плюются пулями, шокерные дубинки превратились просто в палки. И все же они сражались, а кавдорские крысы нахлынули на них, выискивая ржавыми клинками трещины в броне патрульных. Считанные часы назад эта команда была назначена сопровождать Пьюрберна в ходе зажжения Вечного Пламени Перикулуса. Это должна была быть забава для малолеток и лучшая возможность уйти, какая только представлялась любому из них с момента отправки в Перикулус.

Канндис бросил взгляд на Гладшива, который безучастно смотрел на главные ворота окружной крепости широко раскрытыми и налитыми кровью глазами.

— Ты это видел?

— Я…да, — произнес Гладшив. — Я вышел наружу всего на секунду. Забрался на развалины одного из домов. Я просто хотел увидеть пламя.

— Что ж, задача выполнена чертовски хорошо, — выплюнул Канндис. — Выгляни наружу, мальчишка, там масса огня для хороводов. И крови тоже, если она тебе больше по вкусу.

— Как?.. Что случилось? — Гладшив нахмурился, словно эта мысль не укладывалась у него в голове. — Я услышал выстрелы, и вдруг… Я перестал видеть.

Это Канндис помнил вполне хорошо. Была вспышка света. Он находился на некотором отдалении от остальных — у него село оружие — но она все равно преодолела даже его фотовизор. Все превратилось в жгучую размытую пелену очертаний и цветов; он едва сумел разглядеть, как сквозь патруль метнулись две тени, направлявшиеся к лорду Пьюрберну. Охранник того, жуткий сплав человека с металлом, попытался вмешаться, но не мог увидеть, куда целиться. Волна его пламени охватила полуслепое столпотворение верующих. Последнее происшествие вызвало у Канндиса некоторое удовлетворение. Правосудие отчасти было воздано, пусть и в поэтическом смысле.

Когда тени добрались до платформы, лорд Пьюрберн так и стоял там: похоже, он был слишком ошеломлен, чтобы среагировать. Канндис мчался к ним, вытащив стаббер, но понимал, что не успеет перехватить клинок или пулю. Однако предполагаемые убийцы не сделали ничего подобного, а вместо этого бесцеремонно сбросили Пьюрберна с его трона. Затем по камере, установленной в задней части платформы, прошла светящаяся трещина. Яркая, но не слепящая. А потом…

Следующее, что он помнил — уставившееся на него окровавленное лицо. Должно быть, оно что–то кричало, но звука было не слышно за стуком крови в ушах. Его руки сжались на горле человека, однако тот продолжал отбиваться, слабо хватая капитана за лицо. В налитых кровью глазах не было страха, только ненависть и голод. Он продолжал давить с такой силой, что глаза умирающего выпучились, пятная щеки кровавыми слезами, и жизнь наконец–то покинула того. Канндис попытался сказать себе, что это была самозащита: что разбитое и покрытое синяками лицо принадлежало опасному убийце, которого требовалось усмирить. Но когда свет в глазах человека угас, его черты смягчились, и Канндис узнал паланит-сержанта Гендрокса.

Он до сих пор не понимал, почему убил его.

Потом он побежал. Вопли прерывались автоматными очередями, острые клинки оставляли насечки на его броне. Повсюду была либо тьма, либо огонь — по всему Перикулусу вдруг погасли люмены, а жаровни, когда–то символизировавшие власть Пьюрберна, теперь опрокинулись, лужами разливая горящий прометий. Он вслепую палил по всем и вся, кто бы ни попался ему на дороге. Что–то ударило по голове, скособочив шлем и оглушив его. Он повернулся и оказался перед громадной фигурой Варла Огнекровного, Тирана Кузницы Полумертвых. Гиганта покрывали багряные пятна, на потрескивающем бойке силового молота испарялись капли крови.

Бежать было некуда. Канндис смотрел, как Голиаф поднимает оружие. Однако прежде, чем был нанесен финальный удар, из теней вырвалась еще одна фигура, которая с яростным воплем всадила Огнекровному в грудь клинок стилета. Канндис мельком разглядел Леару Бэтрип, но когда эти двое сцепились, он побежал дальше и не знал, чем все закончилось.