Зверь (СИ) - "Tesley"
Они встали друг напротив друга, в шаге от аквамариновой колонны. Младенец в чреве Мэллит молчал, словно на сей раз близость к священной реликвии Оллиоха ничего для него не значила.
«Так нужно, — сказала себе гоганни. — Я должна стать щитом не Альдо, а сыну».
Её пальцы почти не дрожали, когда она взялась за рукоятку кинжала. Острое лезвие легко вспороло кожу, и кровь, словно давно дожидавшаяся этого, тонкой струйкой полилась в подставленную чашу.
Мэллит тщательно омыла в ней лезвие.
— Душа, яже согрешит перед Создателем не хотящи, — медленно прочитала она на память, произнося слова так, чтобы заранее наученный ею Альдо мог хотя бы отчасти понимать её, — от повелений Создателевых, ихже не лет есть творити, да возмет меч остр паче бритвы стригущего и да омочит в крови, яже о гресе.
Она передала Альдо кинжал рукоятью вперёд, и он, внимательно прислушивавшийся к полупонятным фразам, послушно полоснул по почти затянувшейся ранке на груди. Его кровь в свою очередь заструилась в чашу. Он омочил ею лезвие.
— И да покропит от крове мечем пред Создателем у святыни, — продолжала Мэллит, глядя, как Альдо в соответствии с её словами взмахивает кинжалом так, чтобы капли попали на колонну. — И да возложит от крови, яже о гресе, мечем на олтарь!
Повинуясь этому указанию, Альдо с силой вонзил кинжал в центр колонны. Окровавленное лезвие вошло в камень вопреки всем естественным законам – так нож входит в воду. Аквамарин внезапно замутился и потемнел, словно человеческая кровь изменила его свойства.
Мэллит коротко и полузадушенно вскрикнула, а затем рухнула на пол как подкошенная.
Альдо даже не заметил этого: его взгляд был прикован к аре. Прозрачный драгоценный камень налился глубоким сумраком, как штормовое море, и в нём отразилось лицо, которое Альдо сначала принял за своё собственное. Беспечные синие глаза смотрели изучающе, крупный улыбчивый рот дрогнул и исказился недовольной гримасой. Человек в камне нахмурился, сразу став иным, непохожим. Но тут же изображение пошло рябью, а из замутнённой ары словно шагнул вперёд разгневанный бог. «Ракан!» — почему-то сразу понял Альдо с ужасом. Его лицо было смутно похоже на первое, но огненные глаза казались чёрными, как ночь, а каштановые волосы струились по плечам водопадом. Тяжёлый каменный подбородок выражал непреклонную волю; упрямый рот открывался, произнося слова, похожие на свист ветра. Он был не доволен Альдо, крайне не доволен. Хмурый разгневанный лоб его заволокло тучами, сверкнули молнии; потоки воды поднялись из глубины океана и с огромной высоты обрушились на землю. Реки вспухли и вышли из берегов, море хлынуло на сушу; гигантская волна взметнулась до самых звёзд и понеслась на Альдо, разевая ненасытную влажную пасть. Он отступил в ужасе, ударился спиной о решётку и сполз на пол, невольно заслоняясь ладонью от видений.
Так умер его отец.
«А вдруг это моя смерть?» — подумалось Альдо в помрачении ума.
Бесчувственная Мэллит лежала рядом на полу. Альдо упёрся в неё бессмысленным взглядом, почти не осознавая, на что именно смотрит.
Однако постепенно он пришёл в себя. Обряд ещё не был завершён: они принесли жертву, но не узнали, принята ли она богами. Склонившись к девушке, Альдо попытался привести её в чувство. К счастью, это оказалось нетрудно. После нескольких хлопков по щекам Мэллит глубоко вздохнула и открыла глаза, а потом попробовала сесть, поддерживаемая Альдо.
Её руки инстинктивно огладили живот и поднялись к груди. Почувствовав кровь, всё ещё сочившуюся из ранки, она принялась торопливо осушать её носовым платком.
Альдо перевёл взгляд на ару, не поднимаясь с пола. Кинжал торчал в камне по самую рукоятку.
— Мелитта, — напряжённым голосом позвал он гоганни. — Мы должны вынуть его.
Оба они с трудом поднялись, хватаясь друг за друга. Втайне никому не хотелось продолжать, но выбора не оставалось. Мэллит решилась первая: взявшись за рукоятку, она боязливо потянула её на себя. Тщетно: её сил не хватало для того, чтобы высвободить лезвие. Тогда Альдо, отводя глаза от налитой грозовой синью поверхности, положил свою руку поверх. Медленно, сжав зубы, он попытался выдернуть кинжал из ары.
Если бы лезвие вышло, это означало бы, что жертва кровью принесена; что Ушедшие приняли покаяние и разрешили его от обета.
Что-то хрустнуло, зазвенело, и рукоятка осталась в руке у Альдо. Он медленно опустил её и осмотрел кинжал: отчего-то казалось, что он стал короче, чем прежде. Мэллит смотрела на рукоять потемневшими, расширившимися от ужаса глазами.
Лишь через долгую минуту до Альдо дошло то, что случилось.
Лезвие кинжала было сломано. Первый Ракан не пожелал освободить его от клятвы.
___________________
[1] Здесь покоится Эсперадор Адриан (лат).
Глава 6. Осенние волны. 3
3
Башня приближалась стремительно. На вершине мощной ротонды, древней, как мир, лежал край огромного, истекающего алой кровью солнца. В его свете грива Дракко вспыхивала огненными молниями, бившими прямо во всадника.
Робер лежал на спине у коня, обхватив его за шею почти удушающим объятием. Но Дракко не возражал. Он нёсся вперёд со скоростью грозового ветра, не обращая никакого внимания на вцепившегося в него человека. Он казался стрелой, спущенной с лука Астрапэ. Он сам был как молния.
В душе Робер знал, что это не Дракко. Подаренный Вороном конь, наследие Оскара Феншо, наверняка давно уже лежал мёртвый где-нибудь на берегу Лисьего ручья. Но даже мысленно Робер не отваживался назвать пирофора иным именем, словно тем самым подтвердил бы существование неведомого.
Горизонт полыхнул, и глаза на мгновение ослепли. Робер отважился приподнять голову. Скорее наитием, чем зрением он понял: это рассвет. Алое солнце поднялось над вершиной башни, зажглось дневным золотом, и всё, что казалось кровью, стало брызгами чистого света.
Дракко сделал последний рывок. Мощные стены метнулись навстречу, заслоняя собою весь горизонт. Ротонда выросла, как стройный гигант, прямо перед ними. Робера тряхнуло, он непроизвольно разжал руки и съехал вниз на базальтовые плиты у самого подножия, подняв в воздух облако песка и многовековой пыли.
Он всё-таки добрался до башни!
Падение вышло на удивление мягким, словно замедленным во времени. Барахтаясь на земле, Робер почти с наслаждением почувствовал прикосновения старой каменной кладки и живое тепло рассветного солнца, пронизавшего пространство своими золотыми стрелами.
Дракко привёз его в самый центр Гальтары.
Древняя мёртвая столица – неужели она лишь пригрезилась ему? Робер не мог понять: только вчера он очнулся в Олларии, где видел Ворона и Дикона, который умер – или не умер? Робер помнил, как искал Дракко во дворе полуночной Нохи и как нашёл пирофора на берегу Лисьего ручья – всё это казалось картинами бессвязного сна, где Талиг и Алат прихотливо менялись местами. Но ночь прошла, и вот день застал его там, где по законам естества его просто не могло быть: в Гальтаре, пустынной и заброшенной столице его предков.
«Руины, с ними каждый год
Теряющие связь порталы,
Дворцы, что превратились в скалы,
Где только птица и живет»,[1] —
строки эпинского поэта, посвящённые развалинам древнего города, всплыли в памяти Робера сами собой.
Кто-то призвал его сюда – или в Олларию? Почему его душа беспокойно мечется, словно кто-то знакомый назначил ей несостоявшуюся встречу? Отсюда ли начинался его путь в ночную Ноху, или в Гальтаре он должен был закончиться?
Он провёл здесь время до полудня, гадая, жив он или всё происходящее и есть смерть. Полулёжа на каменном пороге башни, он рассматривал Холм Абвениев, высившийся перед ним: прежде Робер никогда не видел его, но тут узнал мгновенно, как узнаёт родные места изгнанник, родившийся на чужбине. Дракко – новый Дракко – равнодушно блуждал среди чахлой растительности, пробивавшейся между базальтовых плит. Он, похоже, не нуждался ни в воде, ни в пище; само гальтарское солнце возвращало пирофору истраченные силы. И Робер тоже чувствовал, как вместе со светом новая жизнь вливается и в него.
