Зверь (СИ) - "Tesley"

Маллэ входили в условия договора с Дораком. Хотя это заранее вызывало в юноше предубеждение, супруги неожиданно понравились ему. Граф Тьерри́-Иво́н оказался спокойным и рассудительным человеком, а графиня Э́лена, урождённая Камерари, чем-то неуловимо напоминала Марианну Капуль-Гизайль. Разумеется, графиня была старше и строже, да и не так красива, как Звезда Олларии, но типаж был похожий: темноглазая и темноволосая, она обладала приятной полнотой, глубоким грудным голосом, прекрасным бюстом и округлыми белыми руками. Дику даже невольно подумалось, что девочкам будет хорошо у неё.

— Мы имеем своих дочерей, ваша светлость, но они уже вышли замуж и живут своими семьями, — ласково улыбаясь сказала графиня. — А что касается нашего сына, то он принял приглашение своего дяди, экстерриора, и уехал из Талига с двухлетней миссией. Если вы примете решение короля, ваши сёстры скрасят наше с мужем одиночество. Даю вам слово, ваша светлость, что вам не придётся беспокоиться за их благополучие.

Формально согласия Ричарда и не требовалось, однако Маллэ всё же попросили его, и Дику это понравилось.

— Король уже принял решение? — поинтересовался он.

— Его величество говорил со мною, — отозвался граф. — Я ответил, что почту за честь стать опекуном ваших сестёр, если только вы не будете иметь ничего против. Не сомневайтесь, ваша светлость: я откажусь от опекунства, если вы решите иначе.

— Мне нечего возразить, — учтиво признался Дик, пытаясь сообразить, какие выгоды он может извлечь из своего согласия, — особенно против вашей прекрасной супруги… Но, если король назначит вас, я просил бы, чтобы граф Ларак, наш родич, погостил у вас хотя бы первые полгода. Моим сёстрам будет слишком трудно на новом месте без родных.

— О, мы будем счастливы, если граф Ларак окажет нам эту честь! — тут же добродушно ответила графиня Элена.

— И я не хотел бы, чтобы моих сестёр принуждали к браку, — твёрдо произнёс Ричард.

— Вы достигнете совершеннолетия через три года, — мягко отозвался Маллэ, — и сможете сами решать, в какие семьи войдут ваши родственницы. До тех пор, полагаю, дело терпит: ведь все три леди ещё очень юны.

— Благодарю вас! Это было бы лучше всего. И ещё… Я хотел бы поговорить с его величеством. Вы ведь его главный мажордом, граф. Вы не могли бы передать королю мою просьбу?

Маллэ бросил на Дика проницательный взгляд. У него были тёмные, как чёрный кэналлийский виноград, глаза и густые брови, придававшие ему добродушный вид.

— Вы хотите просить за герцога Алву? — прямо спросил он.

Дик залился румянцем стыда.

— Я должен… должен это сделать, — проговорил он.

Граф задумчиво кивнул большой круглой головой:

— Понимаю вас… Поверьте мне: его величество тоже не в восторге от того, что случилось. Если бы всего этого можно было избежать… Хорошо, я передам королю вашу просьбу. Но прошу вас запастись терпением. Король добрый человек, но он весьма… э-э… упрям, — граф явно собирался произнести какое-то другое слово, — и не любит, когда на него слишком давят. Дайте его природной доброте проявиться, и тогда ваша просьба падёт на плодородную почву. В этом весь секрет дипломатии, ваша светлость (Маллэ состояли в близком родстве с экстерриором Рафиано).

Супруги откланялись, оставив Ричарду робкую надежду.

Кардинал Сильвестр тем временем был занят последними приготовлениями к судебному процессу. Ради обеспечения безопасности в Атрэ-Сорорес перевели несколько полков Резервной армии. Командование ими доверили Арнольду Манрику; его брат Леонард получил чин генерала от инфантерии и отвечал за спокойствие в столице. Столичный гарнизон с полковником Анселом во главе подчинялся ему напрямую.

Алва по-прежнему сидел во Второй Бастиде: Фердинанд продлил ему заключение до завершения суда над королевой. Однако теперь узнику разрешили переписку, и Алва воспользовался этим в полную меру, прекрасно понимая, что вся его эпистолярия сразу же окажется на столе у кардинала.

Подойдя к делу со свойственной ему изобретательностью, Рокэ писал всему Талигу: своей гитаре, королю Фердинанду, несравненному Моро (так значилось на конверте), епископу Бонифацию, Леворукому, племяннице губернатора в Тронко и собственному офицеру по особым поручениям (с адресом: «Туда, где его кошки носят!»). Из любопытства Сильвестр ознакомился с двумя образцами этого потока красноречия: официальным посланием герцогу Урготскому и изящной эпистолой, адресованной герцогу Окделлу. В первом Алва учтиво оповещал Фому, что прибудет в Ургот сразу же после своего освобождения; впрочем, если король и не освободит его, он всё равно прибудет, так как выяснил, что Вторая Бастида – не что иное, как Блуждающая башня, издревле известная всем Золотым Землям, и, как таковая, способна перенести его по воздуху туда и когда ему будет угодно. В конверте, адресованном Окделлу, обнаружился небольшой листок, затейливо разрисованный завитушками и содержащий в себе старательно переписанный сонет Веннена:

Мой друг, поступок твой предай забвенью!

У розы есть шипы, есть ил в ключе,

У солнца и луны – туман, затменья,

Зловредный червь встречается в цветке.

Все люди грешны, ведь грешу и я,

Твои обиды быстро извиняя;

Тебе в угоду, сам себе вредя,

Я, что бы ты ни делал, все прощаю.

Грехи твои моя любовь встречает:

Противник твой, защитником явясь,

Сам на себя же встречный иск вчиняет

И, сам против себя вооружась,

Стремится быть судьей, чтоб оправдать

Во всем тебя, о мой прелестный тать![2]

Сильвестр испытал сильнейшее искушение передать сие творение адресату – только ради удовольствия лицезреть, с каким видом Окделл прочтёт его. Но опыт подсказывал ему не вести себя опрометчиво с герцогом Надорским.

Удержавшись от одного искушения, кардинал, однако, дал ознакомиться экстерриору с многостраничным политическим сочинением Рокэ, по видимости содержавшим важные сведения о фельпской Дуксии. Тот вернул его кардиналу на следующий же день, крайне смущённый. Оказалось, что Алва ввернул в середину подробнейшее описание своих непотребств на вилле Бьетероццо, тщательно рассчитанное на то, чтобы выбесить Сильвестра.

Только спустя три дня кардинал сообразил, что эпистолярная лавина, вероятно, скрывала под собой парочку писем совсем другого содержания, отправленных иным способом. С запозданием он велел коменданту не выдавать Алве больше десяти листов в сутки и тщательно пересчитывать исписанное. На следующий же день ему вручили весь десяток, изрисованный богохульными карикатурами на него самого.

Комендант, похоже, решил, что Ворон и впрямь рехнулся, но Сильвестр не обольщался на этот счёт. Алва продолжал сидеть в Багерлее – значит понимал, что любая попытка неповиновения приведёт Фердинанда в ярость и ухудшит положение дел.

Итак, внешне всё оставалось по-старому: кэналлийцы злились на Окделла и, казалось, не имели никаких тайных известий от своего соберано. Но кардинал готов был прозакладывать свои чётки: Рокэ готовил какой-то обходной маневр, и Сильвестр пока не мог угадать, в чём именно он заключается.

Первый удар пришёл из Эпинэ. Одиннадцатого Осенних Ветров в Олларию влетел взмыленный гонец с сообщением: четыре графства из одиннадцати открыто взбунтовались против короля и пожелали отложиться от Талига. В замке покойного герцога Анри-Гийома повесили чету Маранов; графиня Савиньяк поспешно бежала из захваченного и разорённого Сэ. Но хуже всего было то, что остававшиеся в Старой Эпинэ части Резервной армии под командованием полковника Люра перешли на сторону восставших.

Как и всегда в подобных случаях, бунтари-эсператисты воззвали к помощи Святого престола.

Сильвестр надеялся услышать имена маркиза Эр-При и графа Штанцлера, но, к его удивлению, среди главарей гонец назвал только графов Пуэна и Агиррэ, барона Сэц-Арижа и какого-то безвестного дворянчика по имени Никола Карваль. Это было странно. Тем более, что по сведениям кардинала, принц Альдо Ракан спокойно сидел в алатском Сакаци, гонял косуль в компании братьев Борнов и крутил роман с собственной незаконнорождённой кузиной.