Зверь (СИ) - "Tesley"
Сильвестр тяжело поднялся с кресла.
— Смейтесь, сын мой, — сказал он сурово, — смейтесь надо мною. Я вижу, что прискорбно ошибся в вас. Я полагал, что на этом свете вам дорого хоть одно живое существо, помимо вашего чудовищного коня. Но вам безразличны и я, и ваш оруженосец, и даже ваша любовница – безразлично всё, кроме ваших собственных желаний. Прощайте. Я постараюсь устроить новый брак короля и буду молиться, чтобы несчастный государь не оказался бесплоден – на что, увы, определённо указывает распутство Катарины Ариго!
___________________
*Потому и вы будьте готовы, ибо в который час не думаете, приидет Сын Человеческий (Мф. 24:44).
[1] Второму статуту Филиппа III (лат).
[2] Дословно и буквально (лат).
[3] Тридцать третьему статуту Франциска I (лат).
[4] В главе первой параграфе пятом (лат).
[5] Тем самым (лат).
[6] В случае сомнения — в пользу обвиняемого (лат).
[7] Обычных преступлений (лат).
[8] Исключительных преступлений (лат).
Глава 4. В который час не думаете. 2
2
Фердинанд II готовился к отъезду из столицы. Репутация рогоносца, подтверждённая теперь официально, гнала его из взбудораженной пикантным скандалом Олларии. Слухи, гуляющие при дворе, выплёскивались на городские улицы и возвращались оттуда гротескно преувеличенными. До самого королевского дворца долетали куплеты, приобретшие бешеную популярность в последние дни:
— Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Эра маршала больше, чем всех!
Но сегодня, Создатель, покаюсь в грехах,
Пусть проступок мой будет прощён!
— Кайся, кайся! — сурово ответил монах,
А другой прошептал: — Мэратон![1]
Старинную балладу о том, как королева Бланш по ошибке исповедалась своим переодетым мужу и любовнику, извлекли из пыли веков сразу после Тайного Совета. Сначала её декламировали шёпотом за закрытыми дверями и ставнями, потом напевали вполголоса в харчевнях и трактирах, но скоро уже горланили во всю глотку на рынках и площадях. Городская стража разгоняла самодеятельных певцов, но это ничему не помогало. После объявления о судилище в Атрэ-Сорорес, назначенном на этот месяц, вся столица наполнилась сплетнями.
Болтали, будто бы король самолично застал Первого маршала едва ли не на королеве и в гневе пообещал содрать кожу с обоих. Утверждали, что любовников выдал молодой герцог Окделл, обуреваемый жаждой мести, который якобы чуть ли не за руку привёл короля на место преступления. Говорили, будто кронпринц на самом деле вовсе не сын Алвы, а законный наследник Фердинанда, на которого-де похож как две капли воды, но король, ослеплённый яростью, задумал лишить его трона в наказание за грехи матери.
По углам с удовольствием шушукались, что в прошлом году в Варасте Первый маршал велел расстрелять генерала Феншо-Тримейна не за самоуправство, а ревнуя к постельным утехам с королевой. О Джастине Придде сообщали нечто уж совсем невероятное: якобы покойный граф состоял любовником и при венценосной даме и при её кэналлийском кавалере одновременно.
— Это называется любовь втроём, — поясняли знающие люди непросвещённым обывателям.
Набожные олларианцы ужасались тому, куда катится этот мир. Эсператисты злорадствовали, утверждая, что король получил по заслугам за резню в Октавианскую ночь.
Хотя суд в Атрэ-Сорорес обещал быть закрытым, любопытствующие гуськом потянулись в окрестности аббатства, надеясь хотя бы одним глазком увидеть намечающееся действо. Простой люд разделился на два лагеря: кто-то жалел королеву – такая знатная и молодая, а придётся умереть за общий человеческий грех! – кто-то полагал, что августейшей прелюбодейке так и надо: «Видишь, шельма, что с блудодеями-то случается? То-то!». Но почти все сходились в одном мнении: молодой Окделл скверно поступил по отношению к своему эру: ведь он клялся Алве в верности! А какая же это верность, когда господин сидит в Багерлее, а оруженосец пользуется всеми милостями короля?
Фердинанд II и впрямь проявил к Окделлу исключительное расположение. Он велел юному герцогу переехать в дом Блюстителя королевской опеки, графа Ауэрберга, разрешил ему оставить при себе надорских слуг и даже личную охрану в восемь человек. Более того: король распорядился увеличить его пенсион за счёт выплаты доходов с графства Горик, с которого по этому случаю было велено снять налоги, введённые после восстания Эгмонта Окделла. В ознаменование услуг, оказанных короне сыном, на него больше не распространялось наказание за грехи отца.
Ричард едва не рвал на себе волосы. Святой Алан, да он просто опозорил своё имя! Будь жива матушка, она убила бы его собственноручно. В смятении чувств он отправил королю благодарственное письмо, умоляя о повторной встрече, но ответа не последовало. Новый же опекун, хотя и был Первым камергером Фердинанда, малодушно уклонился от посредничества. Единственный сын геренция, граф Ауэрберг с минуты на минуту ждал, что его с отцом отстранят от должностей из-за родства с попавшими в опалу Приддами, и подлещивался к своим свойственникам Манрикам.
Ричарду пришло в голову попробовать связаться с Алвой через его людей. Он отправился в особняк на улице Мимоз, но здесь злые, как закатные твари, кэналлийцы дали ему такой отпор, что возглавлявший его охрану эр Роберт Кохрани предпочёл протрубить отступление. К счастью, постыдное бегство удалось замаскировать под неожиданную встречу. Новый герцог Придд опередил Ричарда в особняке Ворона и, заслышав шум у ворот, прервал свою беседу с реем Суавесом.
Бок о бок молодые люди поехали по шумным улицам Олларии. Как и в Лаик, Дик чувствовал себя немного не в своей тарелке: холодное удлинённое лицо Валентина всегда казалось ему похожим на маску. Сразу после приезда Дика в столицу однокорытники столкнулись в особняке Рокслеев и обменялись соболезнованиями, но с тех пор не имели случая увидеться вторично.
— Я слышал, что вас отправляют в Торку, герцог? — выдавил из себя Ричард, искоса рассматривая ледяную физиономию слева от себя. Интересно, что чувствует человек, у которого такое лицо?
— Мой эр получил предписание Тайного совета, — чопорно отозвался однокорытник. — Однако до отъезда мне хотелось бы обсудить с вами планы, о которых мы беседовали с вашей матушкой. Я имею в виду моё сватовство к леди Айрис Окделл, милорд.
— У Айрис не такой характер, чтобы вы пришлись ей по вку… — начал было Дик, но вовремя поправился: — То есть я хочу сказать, что вы с ней вряд ли подходите друг другу.
Валентин гордо выпрямился в седле. Теперь у него стал такой вид, словно он проглотил своё склизкое гербовое животное.
— Впрочем, — поторопился добавить Ричард, — я предоставил сестре полную свободу в этом вопросе. Если она остановила свой выбор на вас…
— Мы незнакомы, — едва проронил Спрут.
— М-м… — протянул Дик глубокомысленно.
Разговор, похоже, зашёл в тупик. Чего, собственно, хочет от него Валентин? Да, матушка предложила ему руку Айрис и даже весь Надор в обмен на союз против Дорака, но ведь она полагала, что Дик умер! А что касается борьбы с кардиналом, то, что бы там ни думала матушка, сам Ричард не доверял Валентину ещё со времён Лаик. У честного человека не может быть такого лица. И вообще: герцог Окделл жив, так что Надор больше не нуждается в Спрутах.
— Давайте отложим вопрос о сватовстве до вашего личного знакомства с Айрис, — предложил он как можно любезнее. — К тому же, в отличие от моей матери, я не опекун сестёр и не могу предложить вам руку какой-нибудь из них.
Придд сухо кивнул и холодно распрощался. Ричарду пришлось откланяться, так и не задав вертевшегося на языке вопроса: что делал Спрут в особняке у Ворона?
Судьба Алвы беспокоила Дика больше всего. Он подумывал, не взять ли приступом дом кардинала – после злосчастной аудиенции Дорак не желал продолжать переговоры с герцогом Окделлом – когда в особняк Блюстителя опеки прибыли граф и графиня Маллэ. Ричарду доложил о них Кеннет Кохрани, его паж: мальчишка искренне наслаждался важностью, приобретённой его господином, несмотря на её сомнительный характер.
