Пока ты видишь меня - Хен Джу Пак

Слегка выцветшая фотография, переснятая на камеру мобильного. На фоне цветов азалии улыбалась молодая женщина в джинсовой куртке. Думаю, фото было сделано в 1970–1980-х годах.

– Это мама.

– А вы похожи.

Особенно глазами. И улыбка у нее была в точности такая же, как у Ли Чонуна. Его уголки глаз поднялись точно так же, как у женщины на фотографии, и он кивнул:

– Правда ведь? Когда был маленьким, не задумывался об этом, но когда вырос, мне стали часто говорить, что я похож на маму. Слышал, что эта фотография была сделана до свадьбы. На всех снимках, сделанных примерно в это же время, она улыбается. На лице нет ни малейшей тени… А я никогда не видел у нее этой улыбки. У папы то же самое. Хоть фотографий и не осталось, но в молодости он носил солнцезащитные очки и выглядел очень стильно. Но сейчас сильно изменился. На самом деле я нашел эту фотографию тогда, сделал снимок на телефон и отправил маме.

Сейчас Ли Чонун говорил о событиях пятилетней давности, когда он решил покончить жизнь самоубийством. Он был учеником средней школы и сидел, свернувшись в комок, как беспризорник, в пустом доме, куда никто из родителей не возвращался.

– Мама, расстаньтесь уже.

– Что?

– Так я ей написал. И папе тоже. Он тогда ничего не ответил, а вот мама вскоре позвонила. Плакала и просила прощения… Тогда я впервые услышал, как она извиняется. Ну, после этого прошло довольно много времени, прежде чем они развелись. Я бросил школу, сдал квалификационный экзамен, затем Сунын… Ну, как-то так.

Глядя, как Ли Чонун говорил приглушенным голосом, к которому примешивался то ли вздох, то ли смех, я безэмоционально спросил:

– Ты в порядке?

– В порядке. Правда, в полном порядке. Раньше было так тяжело, я столько думал, как жить дальше, но теперь нет. Стало лучше. Боялся, что жить одному будет трудно, но оказалось, так много есть удобных и положительных моментов, так что сейчас мне лучше.

– И все-таки тебе не одиноко?

– Мне было одиноко даже тогда, когда мы жили все вместе. А теперь, когда мы по отдельности, не из-за чего спорить, и мне не нужно смотреть, как они ссорятся, так что мне намного комфортней. Лучше уж расстаться ради ребенка, чем не расставаться, используя его как предлог.

– Тогда почему ты меня видишь?

Теперь, когда он мог так откровенно говорить о проблемах своей семьи и чувствовал намного меньшее одиночество, чем раньше, я снова задал этот вопрос. Ли Чонун немного поколебался, а затем неловко улыбнулся:

– На самом деле я тоже думал об этом все время. И предположил, не потому ли это, что я хотел вас поблагодарить. Хён, я правда больше не хочу умереть. Конечно, иногда мимоходом что-то подобное говорил, но на самом деле мне этого не хочется. Я уже один раз преодолел настоящее желание умереть, но больше оно меня не настигало.

На лице Ли Чонуна появилось облегчение, словно он поднялся по лестнице, по которой больше не сможет спуститься. Он пожал плечами, словно стряхивая ту боль. Неизвестно, когда он остановится на месте или сделает шаг назад, но точно не сейчас.

Хоть он и был очень маленьким, а его жизнь – короткой по сравнению со всеми древними существами, которыми был наполнен этот дворец, все же он занимал среди них свое место. Желанию умереть нет в нем никакого места, но почему он может меня видеть? Из благодарности? До сих пор никто из людей не видел жнеца только поэтому. Подобных ситуаций без причины не бывает, так в чем же она?

– Это так странно, что я вас вижу?

Когда Ли Чонун, наблюдая за моей реакцией, украдкой спросил, мне нечего было ответить, поэтому я просто промолчал. Даже если это и странно, я не мог его винить. Не за что. То, что ситуация оказалась странной и проблематичной, не значило, что он что-то сделал не так. Ответственность была скорее на мне, потому что я не мог понять ситуацию.

– Если бы я не видел вас, мы бы не смогли вот так проводить время вместе, не так ли? Вы постоянно говорите, что это странно, поэтому я немного боюсь, но не думаю, что в этом есть что-то плохое.

– Нет.

– Это плохо?

На лицо Ли Чонуна упала тень. Оно наполнилось каким-то странным чувством вины, словно он спрашивал, действительно ли нельзя просто общаться со жнецами. Я отрицательно покачал головой и еще раз сказал, что дело не в этом.

– Даже если ты меня не видишь, я всегда рядом с тобой.

– Потому что вы жнец потустороннего мира? Но ведь жнецы приходят в день смерти.

– Будь оно так, нам не нужно было бы бродить по этому миру. Мы могли бы оставаться в потустороннем, просто приходя через решетчатую дверь, когда надо. Но жнецы проводят большую часть времени в мире живых. Всегда среди людей, никогда не оставляя жизнь.

– Почему? Неужели, чтобы остановить тех, кто решил покончить с собой?

– Это сострадание, которое может проявить жнец. И в то же время последний сигнал человека, который еще имеет все шансы жить. Тот, кто отчаялся, даже увидев жнеца, не сможет его узнать. Потому что он не видит никого рядом с собой, будь то человек или жнец. А значит, и у нас нет возможности ему помочь.

– Какое облегчение, что тогда я не прошел мимо вас.

– Тогда так и было.

– И сейчас тоже.

– Тебе правда следует ограничить общение с Чхолем. Не слишком ли ты становишься на него похож?

Он и раньше умел так хитро отвечать? Увидев, как я нахмурился, Ли Чонун только рассмеялся. Тут же и мое лицо смягчилось, и я тоже неловко рассмеялся. В этот момент мимо нас с Чонуном пролетел ночной ветер, мягкий, как река, текущая от главного дворца в сторону Согодана [48]. Павильон, который не был украшен никакой росписью, освещался золотыми огнями, создававшими атмосферу уюта. Этот свет был теплым, как будто человек, остановившийся внутри, вот-вот выйдет сюда, но там было пусто.

Когда-то там был человек, и даже сейчас этот момент может вернуться. Эти отзвуки опьянили меня, и я выложил то, что чувствовал все время, хоть и не рассказывал никому из людей:

– Жнец всегда рядом с жизнью. До самого последнего момента, пока не придет время взять тебя за руку и увести, мы всегда где-то поблизости. Мы очень отличаемся от жизни. Но мы, как ее противоположная сторона, делаем жизнь ценнее. Люди называют нас Смертью. Так что не бойся жизни. Поступай как хочешь, ешь и спи сколько хочешь. Ты ведь даже меня не боишься, так какие могут быть проблемы? Просто делай что хочешь и живи своей жизнью.

– Хотите сказать, чтобы я жил усердно?

– Почему? Разве это обязательно? Если ты этого хочешь, поступай так, а если нет, то и не нужно. Видишь ты меня или нет, время, когда тебе предстоит умереть, предопределено, и тогда ты должен будешь уйти.

– Значит, я должен отчаяться?

– Ты можешь делать все, как ты хочешь. Верно. В таком случае даже что-то странное не будет проблемой. Теперь идем.

Я сказал последние слова почти про себя, но не стал обращать на это особое внимание и поднялся. Ли Чонун тоже встал, отряхивая штаны, и спешно спросил, куда мы идем.

– Поесть.

– А, самгетхан.

Мы возвращались тем же путем, что и пришли. Внутренний двор главного дворца был вымощен брусчаткой, поэтому мы пару раз споткнулись, но никто не упал. Когда тихий дворец остался позади и мы оказались перед главными воротами, ведущими в центр города, Ли Чонун на мгновение заколебался, возможно, чувствуя, что пейзаж перед глазами, состоящий из дорог и высоких зданий, стал ему чужд.

Я бросил на него короткий взгляд, и он сделал первый шаг к выходу. Стоило нам выйти за ворота, как заметно изменился не только пейзаж, но и воздух. Сильный ветер пронесся мимо нас.

– Пахнет зимой.

– Пахнет?

– Да, думаю, уже пришла зима.

Я сделал глубокий вдох. Это и есть запах зимы? Так она уже наступила. На этот раз это он взглянул на меня, когда я остановился. Я тут же пошел вперед, и мы бок о бок направились к месту, где планировали поужинать.

Да, хватит уже. Я решил перестать погружаться в мысли о том, почему он может видеть жнецов и фею. Сколько бы я об этом ни думал, ответа все равно нет, только становится некомфортно во время еды. А есть всегда нужно со спокойной душой.