Лилия Касмасова - Если свекровь – ведьма
Я вытянула шею, пытаясь заглянуть в книжку. Но он держал ее, наклонив к себе, так что мне это не удалось.
Я уставилась в иллюминатор, смотрела на облака, а мысли о Мише снова меня атаковали. Где он сейчас? Летит в самолете, так же, как я? Нет, не так, как я. Он ведет самолет, а рядом сидит и щебечет эта глупая блондинка. Подсказывает, куда поворачивать. В салоне где-нибудь на кресле раскинуло пышные юбки белоснежное платье, на полу стоит большая коробка с тортом… И Мелисса радуется, предвкушая свадьбу. И почему мы с Мишей не поженились раньше? Хотя… он и сейчас-то сделал мне предложение только потому, что бабушка ему велела. Любит ли он меня на самом деле? Хочет ли и правда прожить всю жизнь со мной?
Подойдя к таким мрачным и тревожным вопросам, я решила, что чем пялиться в иллюминатор, лучше выпить еще водки.
Что я и сделала.
Стюардесса поставила на столик тарелку с бутербродами с красной и черной икрой. Я взяла с красной и закусила. Черную я никогда не пробовала – кто его знает, может, она совсем невкусная? А разочарований на сегодня мне и так хватает.
Николай наконец вложил карандаш в книжку, захлопнул ее и сказал непонятно и с радостью:
– Точно нет. – Потом опустошил одну из стоявших на столе рюмок, покосился на Орхидею, которая подносила ко рту бутерброд с черной икрой. – Вы, кажется, любите черный цвет? – указал он на бутерброд.
Но ведь Орхидея даже не в черном платье! Нет, у влюбленных какая-то бешеная интуиция.
– Вы угадали, – ответила Орхидея, съела бутерброд и наклонилась к Николаю: – Потому что, говорят, он стройнит.
Николай возразил:
– Но вы и так в отличной… в отличной… ф… ф… как ее… – Похоже, он забыл слово «форме». – В отличной кондиции! – выговорил он.
В отличной кондиции сейчас был он сам. Привык, видимо, к детским коктейлям, а тут – водка.
– Спасибо, – сказала Орхидея. – Вы самый галантный собеседник на свете.
– А еще я умею… – Дядька приложил ладонь ко лбу. – Умею… – Память опять подводила его. – Я что-то умею, – решительно договорил он.
И что он там умеет? Я хихикнула, потому что мне на ум пришли всякие смешные неприличности.
– Вы заешьте. – Орхидея подала ему тост с черной икрой.
Он взял, рассмотрел его, как какое-то невиданное чудо, и сказал:
– Странная печенька.
– Это тостик, – сказала Орхидея.
– Странный шоколад, – сказал дядька, поворачивая бутерброд так и сяк. Часть икры шлепнулась на пол.
– Это икра, – сказала Орхидея.
– А! – кивнул он и заглотил бутерброд в один укус.
Тоже так хочу. Хочу путать тост с печенькой. И перестать думать, что Миша сейчас целует эту как ее там, Меликрысу, Мели-лиссу. Сидит за штурвалом, а она обнимает его за плечи… Ой, лучше не думать. Я наполнила рюмку, разлив немного водки на столик, и выпила, снова закусив апельсинной долькой.
Водка становилась вкуснее. И апельсин, он очень хорошо сочетается с ней, я вам скажу. Следующая рюмка хорошо пошла и без апельсина.
Но Миша, Миша еще мелькал в моих мыслях. И блестящее мини-платье. Они будут купаться вместе в море, смеяться и веселиться, Меликрыса наденет свадебное платье, которое они купили в салоне Бабы-Яги. И Миша ей скажет что-нибудь такое, «Ласточка моя, снегиречек»… Нет, такое он никогда не говорит… Он, бывает, скажет, «Викусик»… Но ее не назовешь Викусик, она же Кры… Он ей говорит, наверное, «Крысюсик»…
И я вдруг всхлипнула, произнося:
– Крысюси-и-ик… Он ее Крысюсиком зовет!
– Вика, Вика, – со мной рядом вдруг оказался инспектор, – ты чего, перепила, что ли, глупышка.
Он погладил меня по голове, и я опустила голову ему на плечо. Как хорошо, когда есть полосатое плечо, на которое можно опустить голову!
Потом под моей головой вдруг оказалась подушка. Спинка сиденья опустилась, и я провалилась в сон.
Проснулась я от того, что кровать подбрасывала меня вверх. Будто она стояла на спине какой-нибудь взбесившейся дикой лошади, из тех, что скидывают ковбоев на арене. Ой, какая кровать, я же в кресле, в самолете!
Я открыла глаза и села. Кресло продолжало подпрыгивать. Весь самолет продолжал подпрыгивать!
Орхидея и дядька дрыхли, по-детски держась за руки и подпрыгивая в своих креслах каждую секунду настолько, насколько им позволяли ремни. Когда они успели пристегнуться? Мы что, уже приземляемся? Рядом со мной сидел Бондин. Глаза его были зажмурены, руки вцепились в подлокотники, а лицо было таким белым, что белее быть невозможно.
Я легонько стукнула Бондина в плечо:
– Что происходит?
Он открыл глаза:
– Все в порядке. Это всего лишь… турбул… – нас снова подкинуло, – лентность… Стюардесса так сказала.
– А где она сама?
– Не знаю.
Я поднялась. Ух ты. Мало того, что пол дергается, так он еще уходит куда-то в сторону. Или я еще не протрезвела?
– Ты куда? – спросил Бондин.
– К пилоту. Узнать, в чем дело, – сказала я. – Зачем они трясут самолет!
Инспектор не ответил и только снова зажмурил глаза. Я дружески похлопала его по макушке:
– Щас приду. Не трясись так.
– Это самолет трясется, – открыл он глаза и слабо улыбнулся, – а вовсе не я.
– А ты не добавляй, – сказала я, сама не понимая толком, что говорю, и направилась к шторкам, хватаясь для равновесия за спинки кресел.
За шторками был небольшой тамбур, и прямо по курсу была дверь с овальным окошком. Я заглянула в окошко, увидела синие спинки кресел и больше ничего. Я нажала на стальную ручку, дверь открылась.
Такого ужаса я не испытывала никогда. Передо мной были большие изогнутые окна, и прямо на меня мчались облака. Но это еще ничего. Главный ужас был в том, что в креслах никого не было.
– Еще водки или соку? – раздался услужливый голос. Справа, в углу у шкафчика, стояла стюардесса. – Все уснули, инспектор ничего не желал, и я отлучилась на минутку. Поболтать с капитаном.
– Где летчики?! – не слушая ее, в ужасе завопила я.
– Капитан Ганс всегда один водит самолет, – спокойно сказала стюардесса.
– И где он, где?! – продолжала вопить я.
– Я тут, – раздался деловитый мужской голос откуда-то… из-под кресла? – А зачем я вам?
– Где – тут? – Я наклонилась – под креслом никого не было.
– Фиалка, – строго сказал мужской голос, – я же вам говорил – никакой водки.
– Но это же их национальное… – извиняющимся тоном сказала Фиалка.
– Дай им тогда кофе! – рявкнул бас.
– Какой кофе! – крикнула я. – Не хочу я кофе! Вы где? – А потом я заметила, как штурвал слегка шевельнулся туда-сюда. – Вы невидимка?!
Из кресла раздалось какое-то тихое рычание и бормотание. Кажется, на немецком языке. Стюардесса склонилась ко мне:
– Включите, пожалуйста, ваше око.
Я повернула перстень. О! Так вот он кто. В кресле сидел мужчина, полупрозрачный. Я заглянула сбоку. На нем, как и на стюардессе, была треуголка, а еще черная повязка на глазу. А форма была обычная, летчицкая. На вид ему было лет сорок.
А еще я почему-то смогла понять некоторые слова в его бормотании. И они мне не очень понравились.
– Так вы привидение! – удивилась я. Голова моя все еще кружилась от опьянения, а тут еще серебристый магический мир, так что я быстро отвернула кольцо обратно.
– Да, – резко ответил голос. Похоже, ему было обидно быть привидением. – Так по какому поводу вы хотели меня видеть?
– Спросить, – сказала я требовательно, – почему самолет трясется.
– Больше не трясется, – сказал капитан Ганс.
О. И правда, меня больше не подбрасывало. Но зато…
– Тогда почему шатается? – еще более требовательно спросила я.
– Кофе! – заорал капитан. – Дайте ей кофе, Фиалка!
Но Фиалка уже протягивала мне масенькую белую чашечку с дымящимся ароматным напитком.
– Я не люблю кофе, – сморщилась я. – Он горький.
– А водка? – спросил Ганс. – Сладкая?
– Нормальная, – сказала я.
– Вам надо протрезветь, – ласково сказала стюардесса.
– Нет, – помотала я головой. – Мне надо опьянеть еще больше. Чтобы не думать.
– Вы уже не думаете, – сказал Ганс.
– Я провожу вас к вашему месту, – предложила стюардесса.
– Я сама уйду, – махнула я рукой. И что я, в самом деле, к летчику прицепилась. Пойду лучше наколдую себе еще водки или ликера. Эх, у меня ведь колдовство умыкнули. И что за жизнь?
Я вернулась в салон. Двое голубков по-прежнему дрыхли. Бондин поднял на меня глаза:
– Поговорили?
– Угу. – Я уселась в кресло рядом с ним.
– Что говорят?
– Кофе пейте, говорят.
Он засмеялся. Потом сказал:
– А я никогда не видел Ганса лично.
– И не увидите, без очков, – сказала я.
– А, вы о том, что он призрак.
– А вы знали?
– Разумеется. Это есть на всех их плакатах и в рекламных буклетах. – Он достал журнальчик из бокового кармашка кресла и подал мне.
На обложке красовалось крыло самолета, а под ним было написано: «Незаметный капитан Ганс гарантирует, что ты и не заметишь, как очутишься на месте!»
