Вадим Панов - Последний адмирал Заграты
Из лавки выскакивает бродяга, в его руке мужской костюм. Через витрину видно, что в лавке полно его приятелей — продолжают делить шмотки.
Чуть дальше горит ломбард. Его хозяин повешен на ближайшем столбе. Не груди картонка: «Кровопийца!» А жену хозяина до сих пор насилуют в переулке, она умрет минут через пятнадцать…
Фургон едет по городу, провалившемуся в тартарары, по городу, все дороги которого ведут в Пустоту.
— Мост за следующим поворотом, — предупреждает Эдди и чуть сбрасывает скорость.
Мост Георга V один из самых некрасивых, он украшен только вензелями монарха и выглядит простецки. Зато он очень широк, его трудно перегородить, и даже сейчас, когда на мосту скопилось не менее сотни бунтовщиков, по нему можно проехать.
Феликс цепляет на рукав белую повязку дружинника Трудовой партии, распахивает дверцу, встает на порог и громко вопит:
— Да здравствует свободная Заграта!
— Ура! — отвечают бунтовщики. И машут, приветствуя друзей.
— Да здравствует Трудовая партия!
— Ура!!
— Смерть тирану! — Автомобиль едва ползет, но треть моста уже позади. Вебер смеется, пожимает протянутые руки и кричит: — Мы освободили наш мир, братья! Мы победили короля!
Он надеется на мирную переправу, но посреди моста к фургону выходит главарь:
— Гражданин, вы откуда? — Голос строгий, но тяжелый винный запах не оставляет сомнений в том, что главарь не забыл отпраздновать день освобождения.
— Мы едем в Старый город! — радостно отвечает Феликс.
Машина катится очень медленно, не обгоняет идущего рядом с кабиной бунтовщика, никуда не торопится. Однако подозрения главаря не оставляют.
— Что в фургоне?
— Патроны для дружинников!
— Покажите, гражданин! — требует бунтовщик. — Остановите машину и покажите!
— Хорошо, — обещает Вебер.
Дружелюбно улыбается и стреляет любопытному гражданину в лицо.
На площадь Святого Альстера бунтовщики так и не вышли. Ни «мирные демонстранты», ни погромщики. Мучик попытался отправить к дворцу женщин, однако из бронетягов громыхнули холостым, а потом дали пулеметную очередь, выбив искры из древних камней мостовой. Предупреждение было понято, и отнеслись к нему серьезно: все знали, что в бронетягах сидят наемники и убеждать их, что перед ними «мирные загратийцы», бессмысленно.
Бунтовщики ограничились тем, что заняли все прилегающие к площади улицы, и в Альбурге наступило временное затишье.
— Где Джефферсон?
— Погиб.
— А где ваша победа, полковник Синклер?
Офицер опустил голову.
Они разговаривали в той же самой комнате, где общались несколько часов назад — в кабинете Генриха II. Она совсем не изменилась, ничуточки: всё тот же огромный письменный стол с зеленой лампой, массивное кресло и портрет Альстера I за ним, всё те же книжные шкафы и зеленые с золотом гардины. И юный принц выглядел так же, как раньше: напуганным, но тщательно скрывающим свой страх. Во дворце всё осталось по-прежнему.
А вот мир вокруг рухнул.
— Войска рассеяны, ваше высочество, — выдавил из себя Синклер. — Столица в руках бунтовщиков.
— Сферопорт?
— Не знаю.
— Арсенал?
— Захвачен.
— А ведь у вас был шанс стать генералом.
Синклер не сдержался: поднял голову и удивленно посмотрел на принца. На мгновение ему показалось, что у письменного стола стоит не двенадцатилетний мальчишка, а его отец, король Генрих II — настолько по-взрослому прозвучала фраза. Хлестко прозвучала.
— Простите, ваше высочество.
— За прощением следует обращаться в церковь, Синклер. Кстати, во дворце находится епископ, можете с ним поговорить.
«Откуда в нем эта уверенность? Неужели от страха?»
Полковник видел, как подрагивают пальцы Генриха-младшего, как покусывает он губы, как собирается с силами перед каждой фразой, но… Но голос юного принца звучал твердо, а слова были достаточно взвешенны:
— Сколько у нас людей, полковник?
— Батальон пехоты и сотня драгун, — доложил Синклер. — И два бронетяга на площади. — Помолчал и добавил: — Нужно прорываться.
— Куда?
— На юг, ваше высочество, на соединение с королевской армией.
— Где я скажу отцу, что потерял столицу?
«На самом деле, ваше высочество, столицу потерял я. И меня ждет петля, не вас. И мне следовало бы мчаться сейчас в сферопорт в надежде спрятаться от королевского гнева. Но…»
Но вместо этого Синклер сказал:
— У нас нет другого выхода, ваше высочество. Если бунтовщики вас схватят, они получат колоссальный рычаг давления на вашего отца.
Принц кивнул, отошел к окну, почти минуту смотрел на освещенную фонарями и факелами площадь, после чего тихо произнес:
— У нас есть два бронетяга, полковник, бунтовщикам с ними не справиться, а значит, дворец в безопасности. Нужно подождать.
— Чего? — Синклер почти выкрикнул вопрос, но тут же опомнился и сбавил тон: — Извините, ваше высочество, но я не понимаю, чего нам ждать?
— Утра, — спокойно ответил мальчишка. — Армия рассеяна, но не уничтожена. Будем надеяться, что у кого-нибудь из офицеров хватит воли и решимости собрать в кулак оставшиеся силы.
Генрих-младший резко повернулся и так посмотрел на полковника, что тот опустил глаза. И подумал при этом, что уже видел такой взгляд. В каатианской военной академии видел: именно такие взгляды метали преисполненные гнева адигены.
— Отлично!
— Остался всего один ход, и мы победили! — Радостный Мика поцеловал Эмиля в щеку.
— Нужно ехать во дворец! — предложил Майер.
— Зачем торопиться?
— Я согласен быть государственным казначеем! — Кумчик открыл бутылку вина.
Мика подставил бокал.
— Ха-ха-ха!
Штаб восстания перенесли ближе к дворцу — в ратушу. Проникать в здание, правда, приходилось через черный ход — парадный подъезд выходил на площадь Святого Альстера, — зато из окон открывался превосходный вид на последний оплот ненавистной власти. На массивный Заграшлосс, в котором засели три щенка. Никто из заговорщиков не сомневался в победе: Пачик сообщил, что собирается взять в заложники семьи сидящих в бронетягах наемников, а значит, еще час-два, и королевские выродки останутся без защиты.
— Нужно опубликовать манифест свободы!
— И под страхом смерти запретить обращение «синьор». Пусть эти свиньи называют друг друга как положено.
— И объявить земельную реформу…
— А как назовем правительство: временным или народным? Мы так и не договорились.
— Сейчас это неважно, гражданин.
