Джон Норман - Бродяга Гора
— Конечно.
— Почему?
— Как это почему? Потому что женщина не мужчина.
— Но ты ведь не мужчина?
— Нет.
— Значит, ты женщина?
— Да.
— Так и оставайся тем, кто ты есть.
— Я не решаюсь.
— Почему?
— Ну… Трудно сказать.
— Может быть, тебе страшно быть женщиной?
— Да! Да! Страшно.
— Но в этом нет ничего страшного. Это естественно, а потому прекрасно.
Джина задрожала.
— Займи место, подобающее тебе от природы, — приказал я.
— Где это место? У ног мужчины?
— Именно там. Это твое настоящее место!
— Я… я начинаю испытывать ощущения, которые меня пугают, — пробормотала она с дрожью в голосе. — Боюсь, они могут захватить меня целиком, подавив мою волю.
— Такие чувства не поддаются контролю, — сказал я, — они подобны буре.
— Именно так.
— Подчинись своей природе, — посоветовал я.
— Нет! — в отчаянии воскликнула Джина. — Не хочу быть женщиной! Не хочу!
— Что случилось с домом Андроникаса?
Я неожиданно сменил тему, и Джина уставилась на меня с удивлением.
— Товары разграбили, рабов, не успевших бежать, захватили. Сам дом разрушен до основания.
— А Андроникас? Что с ним?
— Успел унести ноги.
— Лола?
— Бежала, — ответила Джина. — Но что с ней произошло потом, схватил ее кто-нибудь или нет, мне неизвестно.
— Думаешь, ей удалось спастись?
— Ускользнуть от захватчиков? Это возможно. Но ведь она все равно носит ошейник.
Я понимающе кивнул.
Лола — привлекательная девушка, и сейчас, скорее всего, кто-то уже посадил ее на цепь. Миловидные юные рабыни долго на воле не разгуливают.
— Ты знал, что порой она выкрикивала во сне твое имя? — спросила меня Джина.
— Нет.
— Ты не смог стать ей хорошим господином.
— Верно.
— Правда, это было давно.
— Очень давно.
— Мне кажется, с тех пор ты сильно изменился.
— Кто знает? — отозвался я, пожав плечами.
— Джейсон, — прошептала она.
— Что?
— Ты освободил мне ноги.
— Ага. С моей стороны это было ошибкой.
— Почему?
— Потому что ты не обладаешь чувствами нормальной женщины, и с этим, видимо, ничего не поделаешь.
Я наклонился, чтобы снова надеть цепь на ее лодыжку, но Джина торопливо отдернула ногу.
— Что такое? — спросил я.
— Пожалуйста, не надевай на меня оковы. Повремени.
— С чего бы это?
— Я хочу быть женщиной.
— Правда?
— Да, правда, — ответила она.
— В таком случае, ты должна будешь, ничего не скрывая, уступить своим глубинным, внутренним чувствам.
— Это и значит превратиться в смиренную, покорную, укрощенную рабыню…
Я обнял ее. Джина напряглась.
— Ты дрожишь? — спросил я.
— Конечно. Я ведь всего лишь женщина, причем — пленница.
— Постоянно помни об этом.
— Да уж не забуду.
— С виду ты кажешься большой и сильной, — заметил я.
— Я вовсе не такая уж большая и совсем не сильная.
— А вот тело у тебя нежное и очень приятное на ощупь.
Рывком за руки я заставил ее сесть.
— Ты считаешь, что мужчина может пожелать меня? — спросила Джина.
— Вполне, — ответил я. — Ну-ка, попробуй вырваться!
Джина попыталась высвободиться, но тщетно.
— Ты прекрасно знаешь, что мне не вырваться, — признала она наконец. — Ты сильнее!
Я швырнул ее спиной на соломенную подстилку.
— Джейсон, не будь со мной груб, — взмолилась пленница.
— Я буду обращаться с тобой так, как принято.
— Да, Джейсон.
— А тебе придется привыкать к безоговорочному повиновению.
— Да, Джейсон.
— И прежде всего приготовься отдаться своим глубинным побуждениям.
— Я стараюсь… — начала Джина, но вскрикнула, когда я дернул ее за волосы.
— Нечего стараться! Отдайся им! Понятно?
— Да.
— Что да?
— Да, господин, — сказала женщина.
— Похоже, Джина, ты сумела повиноваться своим чувствам, — заметил я, когда все кончилось.
— Еще недавно я бы не поверила, что такое возможно, — ответила она. — Мне трудно было представить, что подобные чувства вообще существуют.
— Можно подумать, будто ты не видела извивающихся и кричащих от страсти рабынь.
— Видела, конечно видела. Но мне казалось, что такие чувства присущи лишь рабыням. Только сейчас, — Джина улыбнулась, — мне довелось испытать малую толику того, что ощущают они. Не удивительно, что эти чувственные шлюхи так любят свои ошейники.
— Может быть, каждой женщине не мешает почувствовать на своей шее рабский ошейник. Тогда она поймет, что подлинное ее счастье — это радость рабыни.
— Правда, — согласилась Джина, — нет радости выше, чем счастье всецело принадлежать мужчине, любить его, повиноваться и служить ему.
— Возможно, — промолвил я.
Джина поцеловала меня.
— Ты знаешь, как обращаться с женщинами, Джейсон, — сказала она. — Тебе удалось научить меня понимать мое новое положение.
— Любой хозяин научил бы тебя этому ничуть не хуже.
— Наверное, ты прав, — прошептала она, положив голову мне на живот. — Я видела таких, как я, прикованными к колоде. Но мы не приносим высоких доходов.
— Возможно, — не стал возражать я.
— Но куда бы меня ни послали — на кухню, на мельницу или в прачечную, — продолжила Джина, — я все равно находилась бы в полной власти своего хозяина.
— А как же иначе?
— Может быть, мне пришлось бы тащить плуг под плетью крестьянина, штопать сети рыбака, готовить ему еду и согревать циновку в его лачуге, когда он того пожелает.
— Вполне возможно.
— Я угодила тебе?
— Вполне.
— Как думаешь, у меня получится угождать и другим мужчинам?
— Почему бы и нет?
— Потому, что я не столь привлекательна и желанна, как большинство женщин.
— Ты вполне привлекательна и можешь оказаться очень даже желанной.
— Как ты добр к беспомощной пленнице, которая скоро станет рабыней!
— Я говорю правду.
— Ты добр и снисходителен…
Я промолчал.
— Мне придется приложить все усилия, чтобы понравиться своим господам, — сказала она.
— Я бы рекомендовал тебе поступать именно так. Это в твоих интересах.
Джина прижалась ко мне, дрожа всем телом.
— Мужчины Ара лишили меня свободы, взяв в плен, — сказала она, — а ты лишил меня свободы, сделав женщиной.
— Отдаваясь мне и своим чувствам, ты поступала вовсе не как рабыня, которой, кстати, ты до сих пор не являешься, — указал я. — Но видимо, это самая высокая степень самоотдачи, на которую ты пока способна.
