Джон Норман - Бродяга Гора
— А что, может быть и большая степень?
— На настоящем этапе ты даже представить себе не можешь всей глубины и силы страстей настоящей рабыни.
— Но то, что ты сделал со мной, необратимо, — промолвила Джина. — Мне уже никогда не вернуться к прошлому, не осознать себя гордой и сильной, свободной женщиной.
Я пожал плечами. Для меня это не имело значения.
— И все же, — пробормотала Джина, всхлипывая, — я слишком некрасива, чтобы быть рабыней.
— Ты женщина, — возразил я.
— Да, — признала она. — Я женщина. Хотя до недавнего времени даже не представляла себе, что это такое.
— Женская натура сильно отличается от природы странного существа — мужчины в женском обличье.
— Да, — согласилась она, — настоящая женщина — это нечто совсем иное.
— Вот именно.
— По существу, это рабыня.
— Так и есть.
Неожиданно Джина отчаянно зарыдала.
— В чем дело? — спросил я.
— Мне нужен господин, — отозвалась она. — Я хочу угождать ему, служить ему, делать все, что он потребует. Хочу отдавать всю себя, ничего не требуя взамен. Хочу быть его собственностью, хочу оказаться в полной его власти.
— За чем же дело стало?
— Я никому не нужна! Ни один мужчина меня не захочет.
— Эй, приятель, ты с ней закончил? — послышался грубый голос.
Встрепенувшись, я вскинул глаза и увидел стоявшего с края соломенной подстилки здоровенного, неотесанного малого в одежде тарновода.
— Да, — с улыбкой ответил я и, взяв свободный конец оков Джины, сдвинул ее лодыжки, чтобы снова сковать их вместе.
— Постой, не надо, — сказал тарновод. — Оставь как есть.
— Ладно, не надо, так не надо.
— Экая ты сдобная, — хмыкнул тарновод, глядя на Джину.
Она подняла на него робкий взгляд.
— Тебя уже заклеймили, женщина? — спросил он.
Рука Джины невольно потянулась к левому бедру.
— Нет, — ответила она. — Еще нет.
— Ты эту бабенку попробовал? Как она? Есть от нее толк? — спросил меня тарновод.
— О да, — заверил его я, — она очень хороша. А когда получит клеймо и ошейник, будет еще лучше.
— Это само собой, — буркнул он, разглядывая Джину, и она ответила ему робким, но нежным взглядом. И сама Джина в этот миг показалась мне нежной и очень уязвимой. Создавалось впечатление, будто она претерпела некое внутреннее преображение.
— Красивая бабенка, — ухмыльнулся тарновод.
— Точно, — согласился я, поскольку понял, что в определенном смысле это чистая правда. А вот Джина, услышав, что ее назвали красивой, разинула рот от изумления. И задрожала от возбуждения. Правда, в следующее мгновение он пнул ее, и она вскрикнула от боли.
— Раздвинь ноги, женщина из Вонда! — приказал тарновод. — Я хочу обладать тобой.
— Слушаюсь, господин, — вскрикнула Джина.
Несколько мгновений я наблюдал за тем, как она извивается в его руках.
— Ты будешь хорошо смотреться у колоды, — сказал тарновод.
— Да, господин.
— Может быть, я куплю тебя.
— Да, господин! — выдохнула она. — Купи меня, господин!
Оставив эту парочку совокупляться, я пробирался между столиками, занятыми солдатами и торговцами. Им прислуживали обнаженные, закованные в цепи женщины из Вонда.
— Наши уже выступили на север, — донеслись до моего слуха чьи-то слова.
— Войска из Лары доберутся сюда через два дня, — сказал кто-то другой.
— К тому времени они найдут на месте Вонда лишь пепел, — рассмеялся третий.
Направляясь к выходу, я случайно задел локтем скованную прислужницу, и та, трепеща, упала на колени. Я проследовал мимо.
— Жаль только, что война опасна для торговых караванов, — заметил кто-то из посетителей.
— Да. Грабеж идет вовсю, — поддержали его другие.
— Я слышал, — заметил его собеседник, — что больше всех свирепствуют речные пираты. С уходом войск из Лары они расхрабрились, разграбили пригороды самой Лары и удалились на галерах, нагруженных добычей.
— Может, это заставит войска Лары повернуть назад?
— Вряд ли. Они настроены решительно.
— Их будут продавать на речных рынках, — донеслась фраза, оставшаяся для меня не совсем понятной. Скорее всего, сказанное не относилось к пленницам из Вонда, ибо доставить их на речные рынки, находившиеся ниже по течению Воска, было бы затруднительно. Тем паче что на южных рынках рабыни стоили дороже. По моему предположению большинству женщин из Вонда предстояло познакомиться с невольничьими рынками Ара.
Стоило мне выйти из палатки, как меня толкнул какой-то детина в маске.
— Смотри, куда прешь! — сердито буркнул он, а потом неожиданно задержался и присмотрелся ко мне повнимательнее. Похоже, он меня знал. Да и мне этот малый, несмотря на маску, показался знакомым. Впрочем, спустя мгновение он отвернулся и, ничего больше не сказав, удалился в палатку.
Так и не вспомнив, кто он такой, я направился к насестам тарнов. Меня не оставляла надежда договориться о перелете если не до самой Лары, то к ее окрестностям. Имевшиеся при мне пять серебряных дисков — сумма весьма значительная — внушали разумную уверенность в том, что какой-нибудь тарнсмен, может быть из нейтрального города, сумеет окольным путем доставить меня, куда требуется.
Как мне показалось по прибытии на стоянку, несколько тарнов только что прилетели с запада и, по всей видимости, привезли беженцев. Я увидел раненых. Вокруг костров собрались кучки понурых, испуганных людей. Женщин, даже рабынь, среди них не наблюдалось, зато попадались люди, облаченные в белые с золотом одежды купцов. Некоторые носили маски.
— Кто они? — спросил я одного из тарноводов.
— По большей части торговцы, — ответил он, — Они пострадали от набегов речных пиратов на окрестности Лары.
— Некоторые из них в масках, — заметил я.
— Так-то оно так, но большинство из них мы знаем хоть в масках, хоть без них. Вон Сплениус, а вон и Зарто. Ты слыхал о Зарто, торговце железом?
— Нет, — признался я.
— Бедняга лишился множества возов со слитками металла. А вон тот тип в маске, что рядом с ним, — Горемиус, торговец благовониями. У него отобрали на восемь стоунов духов и ароматических масел. Дальше слева, в коричневой маске, Задрон. Этот торговал серебряными изделиями и лишился почти всего. Публиус, в красной маске, тоже занимался серебром. Теперь у него осталась только серебряная пряжка на ремне.
— Что-то женщин с ними не видно, ни одной рабыни, — заметил я.
— И рабынь, и товары эти бедолаги обменяли на свои жизни.
— Они все из Лары? — осведомился я.
