Джеймс Кейбелл - Сказание о Мануэле. Том 1
И, поразмыслив, Юрген признал, что никогда ничего такого не переживал, да и не мог вспомнить (веско добавил он) ни одного подобного инцидента, происшедшего с его друзьями.
— Представление определенно нелепое, — продолжил король Смойт и очень мрачно улыбнулся. — Мы же пришли сюда с совершенно другими намерениями. По сути, мы хотим попросить у вас как у члена семьи помощи в одном деликатном деле.
— Я был бы рад, — ответил Юрген, — оказать вам услугу любым возможным способом. Но почему вы называете меня членом семьи?
— По правде говоря, — усмехнулся Смойт, — я не заявляю никаких прав на родство с герцогом Логрейским…
— Порой, — говорит Юрген, — некоторые люди предпочитают путешествовать инкогнито. Будучи королем, вы должны это понять.
— …Меня интересует скорее внук Стейнворы. Теперь, не сомневаюсь, вы вспомните вашу бабушку Стейнвору, эту очаровательную старушку. Но я‑то помню Стейнвору — жену Людвига, одну из прелестнейших девушек, которую когда — либо освещал королевский взор.
— О, сударь, — проговорил, ужаснувшись, Юрген, — что вы мне такое рассказываете?
— Всего лишь то, что у меня всегда была нежная натура, — ответил король Смойт, — и что в те дни я был прекрасным, честным и прямым молодым королем. И одним из результатов этого стал ваш отец, которого люди звали Коттом, сыном Людвига. Но могу вас уверить, что Людвиг не сделал ничего, чтобы заслужить это.
— Ну и ну! — сказал Юрген. — Все это весьма скандально и к тому же очень печально: вам всучивают совершенно нового деда в такой ранний час. Все же это произошло давным — давно, и, если Людвиг не расстраивался по этому поводу, я тоже не вижу причины расстраиваться. И, кроме того, король Смойт, возможно, вы говорите неправду.
— Если ты сомневаешься в моем признании, милостивый внук, тебе нужно лишь взглянуть в ближайшее зеркало. Именно из — за этого мы и рискнули потревожить твой сон. По — моему, ты обладаешь поразительным сходством. У тебя налицо все наши фамильные черты.
Тут Юрген внимательно рассмотрел короля Смойта Глатионского.
— На самом деле, — сказал Юрген, — разумеется, весьма лестно, когда тебе говорят, что у тебя царственная внешность. Я вообще не знаю, что сказать в ответ на подразумеваемый комплимент, не показавшись неучтивым. Я ни на миг не поставил бы под сомнение то, что вы в свое время были весьма восхитительны и также, без сомнения, весьма справедливы. Тем не менее… в общем, мой нос, по тем впечатлениям, которые до сих пор позволяли получить зеркала, не является вздернутым.
— Но общеизвестно, что внешний вид обманчив, — заметил король Смойт.
— А что касается левой стороны вашего лица, — возразила королева Сильвия Терея, — я обнаруживаю отчетливое сходство.
— Я могу показаться чересчур тупым, — сказал Юрген, — так как я немного туповат. У меня такая черта, очень плохая черта, сформировавшаяся в раннем детстве, и я не в силах от нее избавиться. Поэтому я не имею представления о том, на что вы вдвоем намекаете.
Ответил призрак короля Смойта:
— Объясню. Как раз шестьдесят три года назад в эту ночь я убил свою девятую жену при особо зверских обстоятельствах, о чем ты, проявив весьма дурной тон, сейчас упомянул.
Тут Юрген до некоторой степени смутился, почувствовав, что не пристало тому, кто совсем недавно отрезал голову собственной жене, вставать в позу праведника.
— Конечно, — сказал Юрген, мысля шире, — в браке всегда возможны такие мелкие семейные разногласия.
— Пусть будет так! Хотя, клянусь одиннадцатью тысячами спутниц Урсулы по путешествиям, было время, когда я не переносил подобной критики. Ладно, те времена давно прошли, и сейчас я — бескровное существо, которое ветер по своему усмотрению носит по краям, где еще вчера страшились короля Смойта. Но, что было, то было.
— Это кажется разумным, — сказал Юрген, — а быть малость риторичным — привилегия дедушек. Поэтому умоляю вас, сударь, продолжайте.
— Два года спустя я сопровождал императора Локрина в его походе против суеветтов — дурного, любящего роскошь народа, который особо почитает Гозарина. Должен сказать тебе, внучек, что это был крупный набег, совершенный отрядом неплохих бойцов на край благоденствия и красивых женщин. Но, увы, как говорится, во время нашего возвращения из Оснаха мой любимый полководец был взят в плен этим архизлодеем герцогом Коринеем Корнуоллским. А я, среди многих других, кто сопровождал императора, заплатил за наше развеселое воровство и душегубство очень горькую цену. Кориней не обладал широким кругозором и вообще не был тем, кого бы ты назвал светским человеком. Так что меня заточили в зловонную темницу… меня — Смойта Глатионского, покорившего Энисгарт и Саргилл в открытой битве и бесстрашно взявшего в жены наследницу Камвея! Но я избавлю тебя от неприятных подробностей. Достаточно сказать, что я не был удовлетворен своими покоями. Однако покинуть их можно было только одним способом. Он заключался в убийстве тюремщика — шаг, который, признаюсь, для меня отвратителен. Я преуспел в жизни и устал убивать людей, однако, по зрелом размышлении, жизнь бесстыдного мошенника, лишенного всякой доброты и малейшего сострадания, глухого даже к предложениям о подкупе, не казалась потрясающе важной.
— Легко могу вообразить, дедушка, что вас не очень глубоко интересовала природа и анатомия вашего тюремщика. Поэтому вы совершили неизбежное.
— Да, я вероломно убил его и бежал в неузнаваемом обличье в Глатион, где вскоре умер. Моя смерть как раз тогда была весьма досадна. Я вот — вот собирался жениться, а моя невеста была удивительно привлекательной девушкой — дочерью короля Тирнога Грайнтнорского. Она стала бы моей тринадцатой женой. А за неделю до церемонии я споткнулся и упал на ступенях собственного замка, сломав себе шею. Унизительная кончина для того, кто был воином с заслуженной репутацией. По правде говоря, это заставило меня подумать, что, может, в конце концов, есть что — то в тех старых предрассудках насчет несчастливого числа «тринадцать». Но о чем я говорил?.. Ах, да! Также было несчастьем оказаться небрежным в отношении убийств. Вообрази, что за пару подобных дел я приговорен ежегодно в день совершения убийств посещать место своего преступления. Такое условие достаточно справедливо, и я не жалуюсь, хотя, конечно же, это отнимает целый вечер. Но так случилось, что я вероломно убил тюремщика большим булыжником пятнадцатого июня. Несчастливая же сторона этого, по — настоящему неловкое положение состоит в том, что это с точностью до часа — годовщина смерти моей девятой жены.
