Юрий Никитин - Трехручный меч
— Здравствуйте, — сказал я первым. — Извините, я уж было решил, что дом покинут.
— И сразу решил пошарить по закуткам, — добавила женщина. Голос выдавал возраст, в нем почти незаметным резонансом звучали прожитые годы. — Ладно, дело обычное… Человек ведь. Что привело в наш лес?.. И что такое удивление в глазах? Что-то во мне дивное?
— Да, — ответил я честно. — Вот эти полеты на метле.
— А что дивного? — удивилась она. — Умение летать на метле — это то, что отличает ведьму от обыкновенной женщины. Других отличий нет.
— Я о другом, — пояснил я. — На таком древке жестко же. И неудобно. Даже не представляю, как так можно на таком деликатном месте.
Она посмотрела остро, с некоторым уважением:
— Ты первым о таком спросил. Другие не задумываются. Сидит, мол, ведьма на метле и сидит, как будто на ней можно усидеть!.. Не только из-за равновесия, но и… больно же!
— Так как же?
— А мы летаем и без метлы, — объяснила она словоохотливо. — Метла — это признак ведьмы. Как вон ты всегда таскаешься с мечом. Есть ведьмы, что летают в ступах. Это старшие ведьмы. Есть такие, что на свиньях, быках, петухах, спящих человеках, — это великие ведьмы.
Глаза заблестели, я ощутил, что, несмотря на добровольное одиночество, наверняка скучает иногда, только иногда по людям и хотела бы поболтать в свое удовольствие.
— А есть, наверное, — сказал я мечтательно, — еще и величайшие…
— Есть, — согласилась она. — Но и над ними есть… Да что мы тут стоим? Заходи, гостем будешь, чаем угощу. И друзей своих зови, я в лесу не делаю различий.
Избушка присела, слегка наклонившись вперед, так что порог двери коснулся земли. Ведьма вошла первой, я перешагнул порог, с трудом чуть прошел по наклонному в мою сторону полу, сзади захлопали крылья ворона, волк вскочил балеруньим прыжком, и тут избушка выровнялась, меня по инерции швырнуло на противоположную стену. Еще чуть правее, вылетел бы в окно, а это чревато боком, как так избушка одновременно поднялась. А ноги у нее даже не куриные, а какие-то цаплины или фламинговы.
— Хорошо иметь домик в деревне, — сказал я, чтобы подольститься к хозяйке. — Хуже, когда домик… Нет, еще лучше — иметь домик в лесу.
Ведьма удивилась:
— Чего это?
— Чистый воздух, — сказал я, — единение с природой. Подальше от вонючего города с его нечистотами, вонью кожевенных цехов, помоями под окнами, смрадом отхожих ям… Бр-р-р-р!
Она улыбалась, донельзя довольная. Похоже, я один говорю ей такое. К счастью, читать мысли не умеет, ведь как ни хорошо иметь домик в деревне, но лучше — небоскреб в мегаполисе. Иди хотя бы элитную квартиру в районе Нового Арбата.
Ворон сел к филину, негромко толковали на своем языке. Волк лег у порога и прикинулся спящим. Ведьма повела ладонью над столом, там мгновенно возникли на грубых деревянных тарелках обжаренные птичьи тушки. Ноздри задрожали от упоительного запаха, пальцы сами по себе задвигались, представляя, как хватают и засовывают в пасть это все великолепие.
— Прости, — сказала ведьма, — хлеба нет. Я могу пользоваться только тем, что в пределах мили.
— В задницу этот хлеб, — ответил я ликующе, опомнился, сказал быстро: — Простите, матушка. В хлебе канцерогены, пусть жрут городские, подавятся, а нам и этого мяска хватит! О, даже с травами?
— Здесь и лечебные, — пояснила она словоохотливо, — и дающие силы, и разжигающие аппетит. А эти для запаха, эти вот для аромата…
Я слушал краем уха, хватал и жрал в три горла. Я знал, что проголодался, но не думал, что до такой степени. Ведьма наблюдала с хитрой усмешкой, сама ела мало, шаталовка, я видел по ее лицу, что если себя ограничивает в еде, то все еще любит угощать других. А на человека, который жрет в три горла, хозяйке смотреть всегда приятно. Если она, конечно, не стеснена в средствах.
— И что тебя заставило идти через этот лес? — спросила она. — Здесь неспокойно, очень неспокойно.
— Разбойники?
Она отмахнулась:
— Какие разбойники, когда грабить некого? Но зверья дикого хватает. Особенно такого, что просто не ведаешь, откуда и взялось…
Я вытер рот, сказал честно:
— Один оракул открыл секрет, где находится смерть, точнее, жизнь Властелина Тьмы. Я хочу добраться до этого острова… это на острове, а там уж как-нибудь сумею, надеюсь суметь. Хотя и там немалая охрана, честно говоря. Но кто-то должен остановить мерзавца! Я, конечно же, предпочел бы, чтобы это сделал кто-то другой, я из такого мира, где все стремятся не быть героями, где быть героем — это быть придурком, где выживают только те, кто всегда готов… эх, не стану так о своем мире, но все-таки я здесь, и я постараюсь добраться до ублюдка и разбить или разломать его жизнь.
Поев, я готов долго вот так о своей великой скромности и чувстве внутреннего долга, что толкает меня, такого тихого и мечтательного поэта, на совершение беспримерных подвигов, но ведьма кивнула, произнесла со странным оттенком:
— Да, ты из очень странного мира… Довольно мерзкое место, верно?
Я кивнул, вскинул голову. Ворон и филин все еще совещаются. Волк спит, уже не притворяясь. Ведьма аккуратно обглодала косточку.
— Есть у меня такая вещица, — проговорила она в раздумье. — Не знаю, еще годна ли на что, сколько веков лежит в моем сундуке. Я никогда не воспользуюсь, она годится только на море, а я из этого-леса ни ногой… Я даже степи не выношу, а уж море… гадость какая!..
Я с волнением наблюдал, как она поднялась, снова удивила легкость движений, жилистая бабка, встает без кряхтенья, руками о лавку не опирается, за стены не держится, хотя проговорилась насчет веков, это уже не по Брэггу, это бери выше, подошла к сундуку. Я думал, скажет какое-то заклятие, но она одной рукой ухватила крышку, приподняла и, перегнувшись, шарила там. Слышно, как звенит то металлом, то керамикой, то стеклом, иногда и деревянный стук, словно падают шары в кегельбане, я некстати вспомнил такой же сундук в одной церкви в Баварии, там при бракосочетании невеста должна вот так же одной рукой поднять крышку, а другой пошарить внутри. Если невеста не сможет, то жених даже в этот момент может отказаться от брака, и по всем законам будет прав: не нужна слабая жена в хозяйстве, не нужно плодить слабых детей, что все равно умрут от болезней.
— Вот она, — с торжеством произнесла старуха в сундук, выпрямилась, глаза горят торжеством, кровь даже не прилила к лицу, крепкая старуха, здоровое сердце. — Я уж думала, совсем затерялась!
На ее ладони блестела лаком крохотная деревянная ящерица. Фигурка вырезана настолько искусно, что, если бы не покрытие лаком, подумал бы, что живая.
— Красивая, — признал я. — Мастер делал.
