Телиэль - Стихи

Ночь без сна и ясный холод утра,
как предвестье близкого конца.
Я еще боялась почему-то
твоего усталого лица.
Кто кричал, и что вокруг творилось,
чай горячий в мокрых листьях стыл.
Все неслось, а я, застыв, молилась,
чтоб меня ты принял и простил.
И тропою каменной спешила,
и себе не верила, пока
не сбылось, что ночь за нас решила,
и с рукою встретилась рука.
Солнце полдень вновь пересекало,
тяжким медом таяла жара.
Я всего лишь сон оберегала,
я еще не знала, что пора.
И судьба уносит от начала
в ледяную, призрачную сушь.
С высоты и света перевала
вниз и врозь скольженье наших душ.
Ничего не знала, лишь смотрела
на усталый трепет спящих век,
на ресниц опущенные стрелы,
мой валар, учитель, человек.
И теперь из памяти не выжать
ни слезы, ни гнева — только свет.
Беспощадность — от нее не выжить,
безысходность — и один ответ.

Бой не пришел последний,
чей предрешен исход.
Ветер чужих сомнений
прочь меня унесет.
Не было боли ясной,
смерти взамен судьбы.
Тяжесть смешной, напрасной,
проигрышной борьбы…
Не было больше сказки
в линиях черных крыл —
темной тоской без ласки
город меня накрыл.
Не было бьющей крови,
вкуса воды речной.
Кто-то опять откроет
кухонный кран тугой.
Не было сожаленья —
слово вело меня,
и привело к геенне,
к вечному злу огня.
Что же, скажите, было,
где моя память, где?
Где меня растворило
в чистой лесной воде?
Где эти лица-тени,
яркость ночных зарниц?
Вставшая на колени,
где распростерта ниц?
Подняли чьи-то руки,
мир озарился весь…
Вспомню сквозь боль и муки,
где это, если есть?
Где это — если было,
где — если больно так.
Сказка меня забыла,
черный приспущен флаг.
Шарит рукой незрячей
память в душе моей.
Болью звенит горячей
солнце ушедших дней.
Время не гасит боли,
и не смягчит удар…
Дай мне, Создатель, воли,
чтобы принять твой Дар!

Что вы сделали, светлые боги,
как сумели, посмели, смогли —
повстречали на пыльной дороге
и оставили там же, в пыли.
И за мудрость познанья награда —
вслед за легким касанием рук —
нестерпимая горечь от яда,
и безвыходный замкнутый круг.
Как в бреду, я в разлуке металась,
как во сне порывалась взлететь,
но шаги от меня удалялись,
и сознанье опутала сеть.
Так бывает с домашнею птицей —
бьются крылья в бессильной тоске,
если лунною ночью ей сниться
тень летящих на мокром песке.
Не достичь, не догнать, не коснуться,
только памяти огненной течь,
только утром никак не проснуться —
видно мною легко пренебречь.
Позабыть — о, суровые боги,
зачеркнуть, облегченно смеясь,
и уйти по знакомой дороге,
отряхая прилипшую грязь.

Как все вы далеко — трепещут писем крылья
и рвутся в никуда, в бессмысленный полет,
в холодные дожди, в осеннее бессилье,
надежду унося, что чудо вновь придет.
Как все вы далеко — и руки не согреют,
и не прогонят боль обычные слова.
И пальцы над письмом отчаянно немеют,
вступает темнота опять в свои права.
Как все вы далеко — за дождевой завесой,
за сотнями ветров, за тысячами снов.
Народ зеленых гор и солнечного леса,
Счастливые, как смех, крушители основ.
Как все вы далеко — и можете лишь сниться,
из этих ярких снов- как в омут — снова в явь.
А письма все летят — моей надежды птицы,
и я за ними рвусь — сквозь время вброд и вплавь.
Как все вы далеко — а дети вновь болеют,
и ночью не до сна, и боли нет конца.
Над нашей теснотой лишь облака сереют,
ни блика, ни звезды, ни песни, ни лица.
Как все вы далеко — в немыслимом просторе,
где с другом рядом друг, всегда в руке рука,
а здесь я, как родник, который ищет моря,
но сушь вокруг горит, ушла в песок река.
Как все вы далеко — кричи, зови — напрасно,
и в буднях, как в пыли, все глохнет, не дыша.
Но где-то там, средь вас, осталась светом ясным
гореть и не сгорать — и ждать моя душа.
Как все вы далеко — надежда на излете
к вам в руки упадет, и, может быть тогда
вы вспомните меня, а вспомнив, позовете,
и путь к вам озарит взошедшая звезда.

Песня, легенда, сказанье — сюжеты повторны,
горе первично лишь в любящем сердце твоем.
Снова споем о двух братьях, о белом и черном,
старую истину заново перевернем.
Белый был брат красотой наделен и привечен
сильными мира сего, лишь за то, что он бел.
Черный, отверженный всеми, был тьмою отмечен,
видно зато, что был более честен и смел.
Белый одно признавал лишь — покорность и службу,
сам был слугой, и умело рабов выбирал.
Черный же был обречен на любовь и на дружбу,
и за любимых друзей много раз умирал.
Белый не помнил родства, подчиняясь приказу,
предан же был лишь себе, но зато до конца.
Черный стремился узнать — и узнал, хоть не сразу
имя и облик, и страшную участь отца.
Белый желал подчинить себе смертные души,
гладко текла его речь, навевая дурман.
Черный учился не вторить, а только лишь слушать,
зная, что слово есть слово, и звук есть обман.
Белый уверен в себе, и собою доволен,
только вперед устремлен его алчущий взгляд.
Черный метался в сомненьях и боли был полон,
он видел мир от начала, как выросший сад.
Что вам судьбой суждено, непохожие братья?
Ненависть, боль и смертельная схватка в конце?
Белому толику боли твоей передать бы,
правду заставить увидеть, узнать об отце.
Зрячи глаза его, только в ослепшую душу
свет не проникнет, наверно, во веки веков.
Если бы даже ты смог эту стену разрушить,
он бы не принял тебя, он по сути таков.
Злоба и зависть разводят вас дальше и дальше.
Смертные люди — наследство страданий и мук.
Делится мир пополам бронированным маршем,
рвется на части творенье создавших вас рук.
Слабым огнем трепеща, мы уходим куда-то,
краткая жизнь — не успеть, не суметь, не понять.
Что значит выбор мой смертный меж братом и братом?
Мне не дано с них заклятье предательства снять…
Предал незнающий — или забыл предававший?
Брат против брата поставлен теперь до конца.
Знает всю правду и путь к избавленью, создавший
этих несчастных детей жгучей волей творца.
Но охраняют покой его те миллиарды
долгих и медленных, огненных, черных смертей,
что принял он ради будущей солнечной Арды,
ради своих разлученных рожденьем детей.