Сергей Костин - Охотник за бабочками
— Еще мнения? — в чем-то Кузьмич прав. Но где гарантия того, что мы не ошибемся?
— У меня мнение, — подал голос Волк. — Мы тут с Хуаном посовещались и решили. Насчет меня не беспокойтесь. И не из таких передряг вылетал. Даже интересно, кто такой наглый да самоуверенный имущество у честного народа отбирает. Слетаем, давайте, и разберемся. А как разберемся, так вся вселенная нам в ножки и поклонится. За дело наше доброе.
— Как же, жди, поклонится, — пробурчал Кузьмич. Но его слово закончилось, и я попросил первый созыв не обращать внимания на последнюю реплику из зала.
— По второму пункту аналогично, — продолжал Волк. — Не знаю как насчет вас, белковых, а меня и автогеном не заставишь в это дело ввязываться. Тем более никто не посмеет ко мне всякие там корыта приваривать. Ни женского, ни мужского рода. А насчет смерти… Что наша жизнь? Игра. Выживем, так выживем. Помрем, так помрем. Пусть о нас песни слагают.
— Хорошо сказал, — вновь подал реплику Кузьмич, записывая слова Корабля в блокнот.
— Все?
— Все, — корабль прогремел бравурный марш, показывая, что у него, действительно, все, и он готов на любые подвиги во имя сомнительных песен, которые если и сложат, то будут петь по великой пьяни.
— Тогда разрешите подвести черту. Тремя голосами «за» и одним голосом «против»…
— А ты, командир, за меня голосами не разбрасывайся, — встрепенулся Кузьмич. — Я, может, мнение свое поменял. И поменянное мое мнение такое. Куда все, туда и я. А то ж знаю я вас, как что не так, так за борт выкинете. Обоими руками «за»!
Кузьмич вскинул вверх обе руки, и оба крыла. Попытался вскинуть ноги, но пошатнулся и только моя твердая рука спасла его от неминуемого позора на Первом Внеочередном созыве.
— … Четыре голоса «за», — подвел я итог. — Единогласно. Курс по правой полосе. А там, как получится.
Первый внеочередной созыв закончился распитием бутылки портвейна и исполнением на двух языках — земном и техническом — гимна Великой Галактики.
Спустя двое суток, когда уже на космическом горизонте появились первые признаки приближающихся звезд, произошло событие, которое я даже отметил в бортовом журнале, как необъяснимо научное.
Корабельные склянки как раз отзвякали половина пятого. Я находился в багажном отделении, проводя тщательный досмотр имеющихся ящиков. Ничего особенного. Упакованные скафандры, совершенно непонятной конструкции. Оружие, ни на первый, ни на второй взгляд не походившее на оружие. Неизвестные мне приборы и железо. Корабль незримо присутствовавший при разборках, клятвенно заверял, что все находится в превосходнейшем состоянии. Нужно только маслицем протереть, да от ржавчины отскоблить. На предложение выкинуть весь этот хлам за борт, Волк ответил категорическим отказом.
— Не тобой, командир, положено, не тобой и в расход пущено будет. Пусть хлам, пусть барахло. Но оно мне дорого как память о скитаниях.
Возразить тут нечего. Корабль прав. Я тоже неохотно расстаюсь со старыми вещами. Взять хотя бы того же Кузьмича.
— Требуется срочное присутствие командира на мостике!
— Чего это Кузьмич разоряется, — спросил я, захлопывая последний осмотренный ящик.
Волк пару секунд узнавал подробности, после чего сообщил:
— Там чушь, какая-то, за бортом. Наверно и в правду твое присутствие необходимо.
Быстрый и точный доклад. За что мне и нравился Корабль. «Чушь за бортом». Никаких проблем.
Едва я появился в дверях, как Кузьмич торопливо замахал крыльями.
— Быстрее, командир. Ты только посмотри что твориться.
За центральным обзорным экраном шел снег. Самый обычный, белый и пушистый снег. Он падал строго по вертикальной вниз, медленно и даже, как мне показалось, печально.
Я поскреб щетину, предварительно выставив вперед подбородок.
— Мы что, стоим?
По звуку, доносившемуся из динамиков, выходило, что Корабль сам находится в недоуменном состоянии.
— Да, вроде, летим, — не совсем уверенно пробормотал он.
— А скорость, какая? — продолжал допытываться я, наблюдая, как снежинки плавно опускаются на бронированное тройным слоем стекло и тают.
— Скорость, как и положено. Порядка двадцати световых. Или около того.
С почесывания подбородка я перешел к почесыванию головы.
— И атмосферы за бортом, естественно, никакой нет?
Корабль защелкал дублирующими датчиками.
— Ни одного грамма.
Странно.
— Странно, — сказал я. — Скорость бешеная, воздуха нет, а снег идет.
Минуту никто ничего не говорил. Все наблюдали за странным безатмосферным явлением.
— Может оно сознательное? — выдвинул свою версию Волк. Выдвинул робко, что говорило о том, что ему самому версия не нравится.
— Ерунда, — я постучал по стеклу, привлекая внимание севших на него снежинок. Никакого эффекта. Снег, как снег, — Аномалии есть?
— Кроме снега, ничего.
— Ерунда, — еще раз сказал я и уселся в капитанское кресло. Нужно все хорошенько обдумать.
— Глубина снежного заряда?
— Двадцать метров вокруг меня, — сообщил слегка испуганно Волк, — А можно я их сбросить попытаюсь.
Мне стало немного не по себе. Это что же получается? Нас в оборот взяли? Или предсказания сбываться начинают. Может, действительно, стоит попробовать оторваться?
Закрепившись ремнями безопасности, прижав Кузьмича к груди, я позволил Кораблю продемонстрировать несколько фигур высшего пилотажа. На удачу надежды было мало, поэтому она и не пришла. Снежинки как летели строго вниз, так и продолжали парить, не обращая внимания на пируэты могучего Корабля.
— Все, больше не могу, — затравленно прокомментировал свои потуги Волк, и заглушил двигателя.
А снег все падал и падал.
Мы потушили все огни, вырубили всю аппаратуру, даже вспомогательную, в надежде прикинуться глупым метеоритом.
А снег все падал и падал.
Мы попробовали расстрелять его из орудий Корабля. Ноль эффекта.
Мы многое чего пробовали, но все без толку. Белые хлопья, словно издеваясь над нами, летели вниз, появляясь не из чего, и улетая в никуда.
— А вы знаете, что такое снег? — спросил Кузьмич, который после двух часов безуспешных попыток оторваться от снежного заряда, прилип к экрану и заворожено вглядывался в медленное скольжение осадков.
— Кристаллизованные молекулы воды, или вроде того, — блеснул я.
— А вот и не правда, — прошептал Кузьмич.
Я пожал плечами. Кузьмич прожил больше меня, может и знает поболе. А он тем временем продолжал:
— Снег, это души всех невинно убиенных мух.
Я закашлялся.
