Ольга Романовская - Лепестки и зеркало
- Ты пожалеешь, - шёпотом пообещал он. - Но до казни доживёшь. И эта женщина придёт посмотреть на твой танец с верёвкой.
- Я дворянин, - напомнил Хаатер.
- Это решается. Особенно в твоём случае.
- Подготовьте обвиняемого к дыбе, - приказал Брагоньер. - С калёным железом познакомите его чуть позже.
Отбросив плеть, соэр вернулся на место. Сделал пару записей в протоколе, пока палач освобождал Хаатера и тащил к дыбе.
Помощник экзекутора живо связал руки обвиняемого за спиной, перебросив свободный конец верёвки через кольцо лебёдки.
Брагоньер велел прикрепить к ногам Хаатера свинцовые гири. Снял сюртук, расправил его и повесил на спинку стула.
Закатав рукава, соэр размял пальцы и подошёл к дыбе. Хаатер хотел плюнуть ему под ноги, но во рту пересохло.
Брагоньер усмехнулся и ударил обвиняемого кулаком по лицу.
Палач присвистнул и с уважением глянул на следователя. Сразу видно, что инквизитор с намётанной рукой: чуть челюсть не свернул и зуб выбил.
- Будете и дальше отпираться, господин Хаатер? - Брагоньер сильно дёрнул за верёвку, закрепил её на барабане и флегматично начал крутить лебёдку.
- Да, я убил их всех! - прохрипел обвиняемый.
Соэр сделал вид, что не расслышал. Не так просто и быстро.
- Чего вам ещё? - выплюнул Хаатер.
- Чистосердечное признание. Палач, щипцы! А после усадите его в 'кресло'.
Хаатер невольно обратил взгляд на утыканный шипами предмет мебели. Знакомство с ним означало медленную, мучительную смерть. А себя Хаатер любил. Да и умереть хотелось красиво, как и подобает мученику за веру. Он уже заготовил речь, обличающую пороки и призывавшую гнев богов на головы палачей, но с вывернутыми суставами, истекающим кровью, произнести её будет невозможно. Слова звучат иначе, когда язык еле ворочается, а сознание перемежается.
Лебёдка вновь заскрипела, до предела растянув тело Хаатера.
Зафиксировав поворотный механизм, чтобы не провернулся назад, Брагоньер обошёл вокруг обвиняемого.
- За что же вы так невзлюбили людей, господин Хаатер? - голос соэра сочился сарказмом. - Не потому ли, что они оказались счастливее вас? Их кто-то ценил, любил, они получали удовольствие от жизни - а вас обделили, господин Хаатер. И вы решили, что мир, не любящий вас, не живущий по вашим правилам, не достоин существования. Признайтесь же, что все ваши пафосные речи - блеф.
- Из вас плохой врачеватель душ, - сквозь зубы процедил Хаатер.
- Неужели? - вскинул брови Брагоньер. - Боюсь, я знаю о вас слишком много. О ваших отношениях с женщинами, к примеру.
- Они твари, - яростно выкрикнул обвиняемый. - Шлюхи, продающиеся за золото!
- И многие вам продались?
Хаатер промолчал, а потом презрительно бросил:
- Я верен заветам богини и чист перед ней. У вас же руки по локоть увязли в грехе. А у вашей разлюбезной госпожи Тэр - по самое тухлое сердце. Она давно не девица и сношается с мужчинами ради....
Брагоньер не дал ему договорить, вместо продолжения фразы вырвав крик боли.
- Вы ошибочно родились мужчиной, - не скрывая гнева, сказал соэр. - К счастью, в моей власти исправить эту оплошность и сделать вас тем, кем вы являетесь.
Насвистывая, палач взялся за раскалённые щипцы и направился к Хаатеру. Через минуту стены пыточные отразили его душераздирающий крик.
Брагоньер и бровью не повёл. Он не сомневался, что теперь Хаатер перестанет упорствовать. Так оно и случилось.
Уходя, соэр обернулся к распластавшемуся на полу Хаатеру:
- Как видите, я всегда держу слово. Вы поступили опрометчиво, впутав в это дело женщину. Через две недели суд. Через три вас казнят. Как - на усмотрение судьи. Если вас действительно избрала Сората, то она сделает руку палача лёгкой. Но я буду настаивать, чтобы вас утопили или повесили: такие, как вы, позорят дворянство.
Расследование подходило к логическому завершению.
Некромант нашёл и поднял бродягу, который помогал Хаатеру. С помощью мага удалось взять показания у души убитого, засвидетельствованные независимым волшебником.
Взамен на услугу государству некромант был отпущен, чему немало обрадовался.
Господин Диюн, всё ещё томившийся в застенках, с радостью изобличил в изувеченном Матео Хаатере своего наставника и, упиваясь собственной значимостью, часами разглагольствовал о подлости и опасности того для общества.
В тюрьме ученик не только предал учителя, но и успел кардинально поменять убеждения. Теперь господин Диюн утверждал, будто бы всегда ратовал за власть и хотел подловить Хаатера, чтобы потом сдать его в руки правосудия.
- Я ведь всегда знал, что он мне не друг, господин соэр, - подобострастно улыбаясь, тараторил Диюн. - Он аморален. Сами послушайте, что Цинглин говорит. А ещё в Префектуре служил... А если кто господину соэру дурное обо мне рассказывал, то это другой человек в мои одежды нарядился, имя присвоил. Его найти и покарать надо. А всем сказать, что господин Диюн ничего такого не говорил. Вот и господина соэра обманули, сказали, будто бы господин Диюн к волнениям призывал, обижал кого-то, женщин тех же. Так это двойник мой. Я очень уважаю господина соэра, что скажете, то и сделаю. Вы только намекните, что нужно. Я и невысказанные желания всегда выполняю. Когда арестовывали, в Управление везли, взятку господину капралу дать пытался, только он не взял, постеснялся.
- Значит, в храме вы не проповедовали? - дознаватель не преминул сделать пометку о новом вскрывшемся правонарушении свидетеля.
- Да то просто проверка была. И реакция положительная, по-моему. Как проверка выглядела? Я о морали говорил, о том, что многие нарушают, ведут себя дурно, что совесть у людей нечиста, Сорату забыли. Так кто не такие - разве я их оскорблял? Ну и на кого господин Диюн показывал? На некто. Что тут обидного и противозаконного? Но проверка точная. Даже жрец в грехе погряз, раз господина Диюна выгнал и донос написал. И не только он гневился - значит, я на верном пути.
Следователь оборвал пафосную речь Диюна, напомнив, что его фантазии мало согласуются с реальностью, в которой имела место быть иная трактовка событий. А если у него раздвоение личности, то надлежало обратиться к врачу.
Господин Диюн приуныл. Умильно закатывая глаза, попытался навязаться в друзья дознавателю и, заодно, всему Следственному управлению. И тут же изрёк, что друзей и честных верноподданных, изобличающих скверну, вроде Хаатера, сажать в тюрьму нельзя, а необходимо, наоборот, наградить.
Увы, закон оказался суров, и Диюн отправился досиживать отмеренный срок.
