Катя Зазовка - Ворожея
Милава уразумела, что кузнец не успокоится, покуда не сбежит. А этого допустить никак было нельзя. В волколачьей шкуре он сам себе не хозяин. Ворожея сняла мешок и выудила из него щепотку какого-то снадобья.
— Алесь, держи ему голову!
Молодец схватил кузнеца за уши. Тот заорал так, что согнал каких-то птиц с дальних деревьев. Милава сыпнула порошку прямо мастеру в нос. Тот разразился чихом, но биться, дергаться да кричать не перестал:
— Отпустите! Апчхи! Я опасен… апчхи… говорю же вам! Апчхи! Апчхи! Апчхи!
— Да ведаем мы! — очередная оплеуха, кажись, донесла-таки до разгоряченного мозга слова старосты.
— Ведаете? — Щекарь вдруг присмирел и перестал дергаться. Все мужики тяжело дышали. — Сними с меня свою тушу — чай, не малец.
— А ты дурить перестанешь? — недоверчиво спросил Череда. Кузнец кивнул. — Не слышу-у!
— Перестану, — вытолкнул обещание Щекарь. Череда осторожно слез с друга. Тот сел и, обведя всех взглядом, зарыдал.
— Ну, чего ревешь-то? — спросил Алесь.
Милава шикнула на чурбана и знаком велела и ему, и старосте хранить молчание.
— Дядька, чего печалишься? Откройся, мы тебе помочь пришли.
Староста кивнул, потуже затягивая перевязи на раненой руке.
— Помочь? Мне только огнище иль тугая петля на шее помогут.
— Что же тебя так опечалило? — Милава молвила ласково, точь-в-точь как ее мамка, когда она, будучи еще совсем маленькой девчушкой, болела. Такой тон успокаивал и настраивал на доверительную беседу. А теперича важно было волколачий норов хоть ненадолго присмирить.
— Дык, Череда молвил, что вам уже все ведомо, — он растер рукавом по лику слезы, перемешанные с болотной грязью.
— Ведаем, только авось и тебе найдется, об чем нам рассказать.
Щекарь кивнул — согласен, мол.
— Это ведь я, я волколак! — мастер вскинул подбородок и впился очами в старосту. Но Череда хранил спокойствие. И ежели кузнец мыслил, что лишь стоит ему признаться, как его тут же живьем спалят иль чего подобного, то он ошибся. Видать, уразумев это, Щекарь немного растерялся. Три пары очей глядели на него с сожалением. — Это я по лесам рыскал! И, по всему видать, это я на обоз напал, я родного сына малость на куски не разорвал…
Соленые дорожки снова побежали по лицу.
— Вот и вся правда. Можете теперича меня казнить. Сам хотел, вот только смелости не достает. Топиться пытался, так вода не принимает. Вон в болоте и то не вязну. Совсем человечий облик потерял. Ничего не памятую с купальской ночи. Точно этот зверь во мне ночью совсем человека изживает. Я ведь не хотел на людей нападать. Но только зверь, видать, по-иному решил — и брюхо свое ненасытное никак не набьет. Я перестал над ним властвовать. Теперича он сам по себе, а я сам… А тут еще Кукоба померла…
— Откуда про то ведаешь? — осторожно спросила Милава.
— Так сам видел. Еще на Купалье, — рукав снова приложился к лицу.
— А что тебе Кукоба? — встрял Алесь. Ворожея цыкнула на него — сын старосты стушевался.
— Так это ведь Кукоба меня в волколака обернула.
— Кукоба? — ахнули Череда и Алесь. Только Милава не подивилась. Догадывалась. — Но зачем?
Кузнец сжал губы и помотал головой.
— Что такое? — не уразумел Череда. — Давай сказывай. Нынче тебе ничего утаивать нельзя — самому себе только хуже сделаешь.
— Куда уж хуже, — горько вздохнул кузнец. Все насторожились. Щекарь тяжко вздохнул и опустил голову. — Я не могу вам рассказать. Это не моя тайна. Я пообещал никому из нашего села об том не сказывать.
— Но Милава ведь не из нашего села, — улыбнулся Алесь.
— И то верно, — опешил староста, с гордостью поглядев на сына — мол, достойная смена.
— Ну, вы тогда погуляйте, что ли, — извиняющимся тоном предложила Милава.
— Точно, погуляйте, — хмыкнул Алесь, подняв свой посох. — Ну-с, батька, куда предложишь пройтись? Налево — болотная жижа, направо — зловонная топь.
— А прямо пойдем, — усмехнулся Череда, — лягухами по кочкам скакать.
Когда мужики удалились на достаточное расстояние, ворожея попросила:
— Давай, дядька, рассказывай. Нет у нас больше часу, — в подтверждение своим словам Милава очертила в воздухе кольцо. Оглядевшись, кузнец отшатнулся. Сумерки подползали, неся в себе новые напасти. А уж для Щекаря они уготовили особый дар. Теперича каждая минута промедления несла за собой беду всему селу. Кузнец вздохнул, словно набираясь сил.
— Почему на тебя моя бабка ведьмовство напустила? Иль не угодил ей чем?
Щекарь замотал головой:
— Потому, что я сам ее об том упросил.
— Сам?
— Так, — мастер на миг стушевался, но все ж принялся толковать. — Слыхала ли ты о моем братце, Лютовере?
Милава кивнула, не смея боле прерывать мастера ни словом, ни звуком.
— Мы с детства подле росли, от одних отца и матери уродились. Вот только характерами сильно разнились. Ежели я к люду тянулся, то он все один, все сам с собой. Точно чужды ему людские радости да забавы были. Ну, кроме одной. С детства Лютовер имел слабость к наживе. Да мечту лелеял — богатым, точно князь, стать. Вот тогда, говорил, мол, заживу. Да всеми вами править стану. А то и вовсе в Рогачев иль сам Турьев поеду да на богатой красе женюсь. Я лишь подсмеивался над ним. А он от моих шуток только злее становился да в мечте своей креп. Днями и ночами ее холил. Когда я стал перенимать дело батьки — Лютовер наотрез отказался делить со мной кузню. Но то и добре: ни руки, ни сердце у него к тому не лежали. Вот и стал он тягаться в лес. Все чаще и чаще. Только охотник из него не особливо везучий был. Ну, принесет пару шкур — и все на том. Кой-какие деньги с местных мастеров стрясет да в подпол и спрячет.
Однажды пошел он в лес. Долго пропадал. Я уж грешным делом решил, что и не вернется вовсе. Искал, да только напрасно. Потоп, видать, в болотах. Но пришел день — Лютовер вернулся. Да не один. Привел с собой девицу красы невиданной. Навроде самого солнца иль луны — так собой хороша. А еще хозяйка ладная, немая только. Братец назвал девицу пред всеми женой и зажил разом с ней. И стало ему с тех пор везти. Что ни поход в лес — полные мешки дичи. Однажды столько натаскал, что в соседнее село пришлось часть отнести — наши кожевенники выделывать столько шкур попросту не поспевали.
Зашел я как-то в гости к Лютоверу. Гляжу, тот от радости пухнет, что богатство у него множится. А вот женка его, Яромила, очей от пола не отрывает. Да лик ее такой печальный, прям сердце кровью обливается. Ну, мыслю, несчастлива с ним девка. А из-за того, что немая, никому пожаловаться не может. Стал я с того часу порой наведываться к брату. Лютовер злился-злился, а однажды его терпение и вовсе лопнуло: осерчал да погнал меня прочь со двора. Мол, неча так часто в гости таскаться да с женкой его заигрывать. Но я не отступил. Однажды пришел, слышу, а братец с женой разговаривает, а та ему отвечает. А ведь всем ведомо, что она немая! Схоронился я в кустах шиповника — благо он у них пышный, раскидистый вырос, да тайну и прознал!
