Ариш и Маг. Отсвет феникса (СИ) - "Стефнклэр Аманди Джоан"

Сглатываю. Западня. Чья?

Испугано пячусь. Разворачиваюсь. Метнувшись к выходу, замираю на полпути, остановленная душой-альху:

— Неразумно… Нечего бояться, пока Орокиос думает, что ты всему веришь.

Меня озаряет, словно в один момент открываются воспоминания королевы. Не может быть…

— Вы знаете что-то, что неведомо провидице? Или она не сказала всей правды?

Когда я общалась с Сарис Марис, между нами было странное отчуждение... Сколько истины в её словах? Или она говорила только то, что вызывало правильную реакцию у всех, кто участвовал в общем плане по уничтожению барона? Оказалась же как-то Алевтина Грёжес в плену. И я попала в Замок. Противоречиво. Противоестественно. Нелогично.

Ари Шамэя Грёжес спокойна.

— Закономерности нерушимы. Спонтанности — миф. Считаешь, мы случайно оказались повязаны? Ничуть. Погибнув, я обратилась в семя — кристалл памяти. Если вставить его в статую, что стоит перед домом Грёжес, она скинет каменные путы и воплотится. Мне ничего не стоит стать простым человеком.

— Вы всегда могли вернуться в мир живых?

— Заплатив за воскрешение немалую цену — свой дар. Поэтому с подачи древней провидицы, предсказавшей рождение новой Силы Камня, я отсрочила своё перерождение. Обрела пристанище, и в этом мне помогла твоя мать.

— Мама? — замираю, поражённая.

— Выслушав от Видящей Судьбоносные Нити о тёмном будущем и способах его изменения, она — невеста перед брачной ночью — проглотила сферуалу и зачала от своего супруга в ту же ночь. Именно тогда ты стала альху — дитём, живущим моими желаниями и устремлениями. Хотя были моменты, над которыми я оказалась не властна. Возможно, виновата Сила Камня. Так часть твоей судьбы прорвалась на свободу — деяния твоего отца и смерть сестры.

— Мама знала, что убьют Эйю? — спазмом сжимает горло.

— Переняв дар умирающей, она прозрела.

«Перенять магию» — значит унаследовать немыслимое бремя.

Стоп!

— То есть она стала Видящей Судьбоносные Нити? — захожусь ужасом. Подобный статус — верховный среди провидцев. Другого второго быть не может.

Неужели Сарис Марис и есть… Сердцем чувствую, что права. Я столько лет мечтала узнать, что стало с мамой, правда ли она мертва, как говорил отец, или этот маньяк просто держал нас с Эйей рядом, не позволяя глядеть дальше собственного дома?

Значит, не в обители я стала альху, как считала. Собственная мать превратила меня в оболочку, безвольную куклу, лишённую выбора.

— Поэтому она ушла? Оставила нас на заклание, как никчёмный скот?! — шиплю, ощутив холод в сердце. Не могу этого принять! Никогда не прощу, что она позволила Эйе умереть!

— Успокойся, — одним словом усмиряет меня душа-альху.

Эмоции утихают. Я просто инструмент, которым понукают.

— Вы выбрали меня из-за будущей силы. Наверняка разочаровались, когда её не нашли? — спрашиваю сухо.

— Почему же не нашла? Многие назовут меня твоей Силой Камня. И ошибутся. Моя сила при мне, а твоя при тебе. Когда они рядом — притягиваются и не проявляются вовне. Отсюда видимое затишье...

Вот оно — пояснение, почему сил как будто не было и мне пришлось изучать всевозможные зелья.

Ари Шамэя продолжает:

— …Сила Камня привязана к живому человеку. Она зарождается в плоде, когда он ещё находится во чреве женщины. Внутри зародыша формируется тесный неразрывный симбиоз. Магию Души изъять из тела практически невозможно.

— Барон ведь…

— Я сказала «практически», Ариш, — в её голосе неприкрытая горечь. — Один способ есть: необходимо страданиями разорвать на части душу. Выпотрошить из неё дружбу, любовь, веру в лучшее. Низвести до уровня никчёмности, забить необратимостью, сломать, наконец, чувством вины или слепою ненавистью. Нас обоих пытались так достать.

Меня — через гибель Эйи? Не шепнул ли отец младшей дочери «гениальную мысль» о моём спасении? Может, не существовало никакой прорицательницы? Было одно невменяемое чудовище, направившее жертву по ложному пути? Сестра стала последней каплей, из-за которой я чуть не сломалась. Но она же меня и спасла. Появилась в сиянии и возвратила к свету.

Я неудержимо плачу. Тыльной стороной ладони вытираю слёзы. Их не остановить. Не удержать. Они текут и текут, садня кожу глубинной скорбью. Почему сейчас? Почему здесь? Ведь я столько лет не оплакивала прошлое…

Закрываю лицо ладонями — стыдно за себя.

— Я не блокировала твою личность, Ариш, — слышу неожиданное признание души-альху. — Признаю, во многом сдерживала эмоции и спонтанные порывы, но не влияла на характер. Когда мы разделимся, ты не ощутишь особой разницы. Разве что с чувствами и глубинными инстинктами тебе придётся ладить самостоятельно.

Не влияла? Значит, я от природы раба смиренная, живущая чужим умом?!

Добредя до кровати, измотано опускаюсь на мягкую перину.

Зажмуриваюсь, успокаиваюсь и выдыхаю.

— Вы с самого начала знали, что я окажусь в плену?

Вспомнились слова Алевтины Грёжес на балу, что мне грозит смерть. Сейчас — это она и есть? Я проекция себя, поэтому столь ранима, или настоящая, но меняющаяся из-за сложившихся обстоятельств и свалившихся откровений?

— Знала. Отдохни, Ариш. После падения тебе необходимо восстановить силы.

Значит, я жива? Прежде чем забраться в постель и укрыться тёплым одеялом, подхожу к окну и задёргиваю шторы. Ничто не должно выдать, что я вставала.

Теперь уже, изучая белый потолок, внимаю новым откровениям королевы.

— Избежав насилия над твоей сутью, я, однако, притупила чувство вины за смерть Эйи и не позволила ненависти к барону дорасти до фатальности. Так сформировалась цельная личность, а не ослеплённая жаждой мести фурия, идущая по головам.

— Спасибо за это.

— Ариш, скорбеть нормально. Я не сдерживаю твои эмоции с того момента, как…

Снова открывается дверь, снова порог переступает ложный Орокиос. Многовато развелось двойников. Сначала Ари Шамэя со своим «красным шаром» и ненайденной копией. Затем Алевтина в моей ипостаси. Надеюсь, мать Мага жива. Насколько невредима — рассуждать не берусь, просто сердцем чувствую, что с нею должно быть всё в порядке. Интуиция? Или опять Ари Шамэя незаметно притупляет восприятие? Чему я вообще сейчас могу доверять?

Не выдавая душевных терзаний, гляжу на лже-храмовника.

— Как себя чувствуешь? — проявляет он интерес в своей обычной фривольной манере.

Хотя нет, не обычной. В глазах искорки наигранного веселья, на губах — фальшивая улыбка. С поверхности накинутой кем-то личины постепенно сползают яркие эмоции, присущие храмовнику, и их заменяют завуалированное неприятие да холодное пренебрежение. Пододвинув к кровати кресло, этот кто-то садится и кладёт принесённую книгу себе на колени. Чуть подавшись вперёд, накрывает мою здоровую руку холодной ладонью. Прикосновения Орокиоса всегда тёплые. Лишний раз убеждаюсь, что напротив меня подделка. Стараюсь не отшатнуться. Омерзение непередаваемое. Остаётся призвать в себе жрицу…

— Настойка помогла, боль отступила, — я отвечаю доброжелательно. — Что за вещь? — смотрю на небольшой фолиант в кожаном переплёте.

Орокиос неподвижен.

— Вещь?

С чего его парализовало?

— Книга, — уточняю, невзначай отстранившись.

Храмовник оживляется и расслабленно откидывается на спинку кресла.

— Томик Краля. Люблю на досуге почитать, знаешь ли, — довольно усмехается.

И всё же за его насторожённостью скрывается нечто. Разобраться бы…

— Любишь поэзию? — срывается с языка невольная язвительность, как если бы разговаривала с настоящим Орокиосом. Нет, стихи почитать на досуге я не против, но этого конкретного автора не перевариваю. Он — тщеславный мерзавец, ратующий за лишение женщин магии, ибо место каждой у очага и в постели мужа. Одно хорошо, поэт — иноземец и в империи не прижился.

— Иногда дозволяю, — отзывается лже-храмовник.

— И Краль тебе близок?

— Не читал ещё. Советуешь? — изображает наигранный интерес, за которым излишняя внимательность.