Ариш и Маг. Отсвет феникса (СИ) - "Стефнклэр Аманди Джоан"

— Госпожа Грёжес? — испуганно выдыхаю, вспомнив, что в пещере была не одна.

Орокиос мгновенно успокаивает:

— За нею абонесса присматривает. Вас обоих травмировало, хотя от гибели защитный камень уберёг.

Груз с души.

Удерживаю Орокиоса, когда он собирается отступить.

— Обезболивающая настойка найдётся? — силюсь улыбнуться.

Плохо выходит. Лицу, кажется, тоже перепало.

— Найдётся, — оглядывается заботливый малый.

Наблюдая за его суетой в совершенно незнакомой комнате, я не могу избавиться от подспудного беспокойства. Может, из-за него пространство искажает лёгкое марево: то гобелен превращается в уродливую статуэтку, то солнечные лучи, неестественно преломляясь, дырявят твёрдые предметы, впуская красные испарения через образовавшиеся бреши. И высокая фигура Орокиоса полнится, раздаётся в талии, а потом снова суживается, принимая привычные очертания.

— Выпей, — вернувшийся «лекарь» помогает чуть приподняться с подушек. Подносит к моим губам ребристую бутылочку.

Делаю глоток. Кривлюсь. Вкус отвратительный, горький до невозможности. И запашок убойный.

— Теперь отдыхай, — он заботливо укрывает меня покрывалом.

Сон подкрадывается незаметно. Вязкой тягучей патокой, в которой бьёшься угодившим в ловушку мотыльком, не в силах освободиться. До нервного срыва, до шепчущих губ, до крика. Отовсюду доносятся зловещие голоса. Они неразборчивы и хаотичны, как танцующие язычки каминного пламени, в котором мне видятся звери, разрывающие на части свою добычу. В какой-то момент пламенные образы нападают и начинают терзать уже меня. И я умираю, а потом, воскреснув, превращаюсь в осколки битых зеркал…

Резко проснувшись, отираю пот со лба уголком бежевого покрывала. Мне жарко. Тело горит, и плавится разум, плывёт окружающий мир. Он как незнакомый, тронутый приливной волной берег, покрытый щепками рухнувших надежд. Такова смерть, когда подходишь к границе и познаёшь жестокость конца.

— Жизнь хуже, — раздаётся внутри голос Ари Шамэи Грёжес. — Она убивает послушных. Между святым и грешником обязательно выберет падшего, ибо в нём больше свободы и дикого неповиновения. Жизнь ненавидит рабство, диктуемое границами. А ты их постоянно устанавливаешь, Ариш. Отвергаешь любовь, потому что боишься довериться. Границами можно назвать и узкие рамки обычного быта, шаблоны морали и социального статуса. Ещё границы — это разность желаемого и действительного. То мой предел… — звучит неожиданная откровенность королевы.

Она говорит и говорит, уже ни к кому конкретно не обращаясь, монотонностью доводя до белого каления. Хочется взвыть, заткнуть, избавиться от раздирающей тональности, вызывающей муторную тошноту, изводящую, лишающую сил сопротивляться.

— …Из склепов всегда убирают влагу, — очередное её ровное замечание. — Систему вентиляции создают Бытовые Маги. Они же обеспечивают города водоснабжением, орошением, отхожими и банными сооружениями. Не странно ли, что в Усыпальнице Кральх преобладает сырость? Ариш?

Бросаю обречённо:

— Что с того? Может, когда строили Замок, не существовало Бытовых Магов?

— Избыток сырости, а мумии-то целы, — не слушает она меня. — Они иссушенные, как обрядовый пергамент архимага.

О каком пергаменте речь? Ладно, суть уловила.

— Ну, другую магию применили. Что с того?

Зачем копошиться в чём-то подобном? Оказывается, причина проста. Ответив душе, я словно устанавливаю с нею связь. Вдруг становится легче. Мебель в комнате перестаёт раскачиваться, стены ходить волнами. Теперь чётче видны детали интерьера: занавешенное бежевыми шторами окно и напротив кровати пустой камин, украшенный фигурками крылатых фей.

Наше с душой-альху общение неожиданно прерывается. Открывается белая дверь, и порог переступает Орокиос. В его руках небольшой поднос с едой. Заметив, что я не сплю, он ослепляет улыбкой.

— Настойка чудеса творит! Несомненно!

«Несомненно?» — впервые слышу это слово в исполнении храмовника.

Захлопнув дверь ногой, Орокиос приближается. Где его привычная набедренная повязка? Откуда костюм? Поставив поднос на прикроватную тумбочку, мужчина отступает. Тяну носом. Восстанавливающая похлёбка из смеси трав и чашечка с пресными прямоугольными сухариками. Необходимо срастить повреждённые кости да подлатать мягкие ткани. С моими травмами минимум трое суток кормиться подобной безвкусной едой.

Орокиос помогает мне устроиться удобнее на приподнятых подушках и, несмотря на возражения, кормит баландой с ложечки, кладя после каждой в рот сухарики. Одна моя часть умиляется заботе, а вторая хочет придушить паршивца за ущемлённое самолюбие. Дитя я малое, что ли? Правая рука в порядке, могу сама поесть!

Миска пустеет. Сухарики остаются. Напрягаюсь, готовая к войне — доедать не буду.

Орокиос с усмешкой отправляет себе в рот остатки и хрустит ими, довольный. Переведя дыхание, наблюдаю, как он спокойно собирает посуду и уходит. Удивительно! За время трапезы мы слова друг другу не сказали. Я жевала, храмовник кормил. Эта его сдержанность поразительна и крайне непривычна. Ни шуток, ни подтруниваний, одно степенное ожидание. Он настолько переволновался за меня? Отсюда еле ощутимая замкнутость, а в глазах незнакомая отстранённость? И вообще, как я оказалась в обители?

— Ваше Величество, — взываю к душе королевской. Раз она соизволила объявиться, значит, не откажет в диалоге?

— Да?

— Изумруд Алевтины защитит другого человека? Не владелицу?

— Нет.

Ругаюсь про себя. Посетившая догадка может оказаться правдой.

— Я в западне?

В волнении подняв здоровую руку к шее, тереблю холодную капельку оберега. Доходит не сразу, что именно перекатываю между пальцев. Опустив взгляд, смотрю долго, внимательно, а когда пытаюсь снять — не выходит. Цепочка выскальзывает из пальцев, словно заговорённая. Насколько помню, оберег оставила в моленной семейства Грёжес. То есть на мне сейчас ментальная проекция или видимость, удерживающая внутри кем-то сотворённой иллюзии?

Комната, в которой нахожусь, небольшая, обставлена с шиком. С пробудившимся беспокойством замечаю в ней некоторые нестыковки. Первое и самое важное — нет зеркал. В обители без них не обходится ни одно помещение, ведь обязанность жрицы хорошо выглядеть. А иногда затягиваются занятия или случаются неожиданности, вынуждающие нестись к себе, как на пожар, наскоро переодеваться, подправлять макияж, на ходу мастерить причёску, чтобы перед клиентом предстать во всём великолепии. В подобной спешке без зеркал не обойтись. По пути убрать ту же выбившуюся прядь волос, если потребуется...

Выпускаю оберег из пальцев. Похлёбка, скорее всего, усилила целебный эффект обезболивающей настойки. Никакого дискомфорта, когда осторожно приподнимаюсь, шурша довольно скромным ночным одеянием. Спереди мелкие пуговицы. Расстёгиваю пару верхних и оцениваю своё состояние: несколько синяков, ссадины, царапины. Ощупываю рёбра — целы. Теперь ноги. Откидываю покрывало. Небольшие гематомы, ничего серьёзного: вставай — ходи.

Хмурюсь.

Так где же у меня переломы, помимо левой руки? Новоиспечённый лекарь обманул, чтобы в постели держать? И всё же дал обезболивающее? Нелогично. Плюс отсутствие зеркал. Может, их убрали, потому что лицо пострадало? Онемение не проходит.

Опасливо глянув на дверь, проверяю, не появился ли на пороге Орокиос, и решаюсь покинуть кровать. Спустив ноги, медлю прежде чем подняться. Чувствую слабость. Ворсистый ковёр приятно щекочет ступни, когда направляюсь к окну. Отодвигаю шторы и, сощурившись от яркого солнечного света, жду, пока глаза привыкнут.

За окном чуждый сад. Отвратительная абстракция. Будто кто-то вырвал из моей памяти кусочки воспоминаний разных лет, перемешал и неумело спаял в общую картину. В окружении кроваво-красных цветов — фонтан-ангел, обычно возвышавшийся перед домом Грёжес. Его окружают женские статуи из Храма Амунаи с покрытыми капюшоном головами. Над одной из изогнувшихся фигур склонился светлый ясень с рассечённой по диагонали кроной. Когда я была маленькой, отец срубил это дерево, росшее рядом с домом.