Мастер Чэнь - Любимая мартышка дома Тан
Для постороннего наблюдателя все эти странные манёвры должны были выглядеть довольно загадочно, разгадка же была проста. Суть дела была в том, что люди постоянно подменяли друг друга.
У входа на Западный рынок наша троица зашла в хлебную лавку и вышла из неё, после чего три человека тронулись в трёх разных направлениях. Ну а я сам, в белом переднике пекаря, остался в лавке у печей; а настоящий помощник пекаря в это время угрюмо подпрыгивал в моём седле под нескончаемым дождём.
Для любого наблюдателя – если только он не начинал вглядываться в нашу компанию в упор, – картина выглядела совершенно однозначно: те, кто зашёл в лавку, вроде бы из неё и выходили, одетые в ту же одежду и в целом похожие на обыкновенных караванщиков с Запада. Конечно, на господина Чжоу работали люди, которые умели различать людей по посадке в седле, по повороту головы и напряжению шеи. Но дело в том, что мы проделали нашу операцию по подмене человека столько раз, что, когда в головы следящих закрались бы подозрения, возвращаться в нужную точку подмены одного человека было уже просто поздно. Ведь для начала надо было догадаться, какая именно точка была ключевой.
В тёплой пекарне я провёл два дня, по большей части погрузившись в сон на деревянных досках у мешков с мукой. Потом меня препроводили в сапожную лавку и только из неё – в домик в южном квартале Юнъань, у канала, где жил до того сам сапожник.
И моё проживание там было бы похоже на нормальную человеческую жизнь, если не считать того, что таких домиков мне пришлось после того поменять целых три. Поскольку каждый квартал находился под неусыпным наблюдением квартальных надзирателей – отчего воровство и убийства в столице случались весьма редко.
Конечно, очень немногие квартальные надзиратели были способны заметить, что хорошо знакомый им обувщик начал выглядеть и ходить, и держать голову как-то не совсем так, как прежде. Другое дело, что через три-четыре дня это было бы уже более реально. Но к этому моменту я перемещался куда-нибудь ещё.
Однако смысла в этой беготне я видел всё меньше и меньше. И начал нарываться на неприятности.
Однажды я сел на ободранного ослика и, затесавшись между повозок, отправился к тихому и уютному дому ещё одного согдийского торговца – Гурека, сына Гурака.
И увидел, как в стоявшую у его ворот повозку – почти телегу – судебные приставы загоняли помощников Гурека. Самого его, видимо, арестовали сразу. А теперь пришла очередь его людей. Мокрые, понурые кони приставов раздражённо переступали с ноги на ногу, по лицам увозимых стекали капли, они говорили что-то стоявшим в воротах, те в ответ кивали, а толпа – и я в том числе – молча наблюдала за происходящим.
Никто в столице, кроме иностранцев, и представления не имел, что на их глазах увозят не просто группу злоумышленников – идут невиданные массовые аресты. Столица думала, что живёт нормально, не считая затянувшихся дождей.
К вечеру мне привезли новые известия: взяли, вслед за хозяевами, всех управленцев глав торговых домов.
И я окончательно убедился, что имею к этой истории если не прямое, то уж наверняка косвенное отношение.
Потому что список арестованных составлялся мной.
Так, арестованы были все три согдийских торговца, которых назвал мне в числе находившихся под его покровительством великий полководец Ань Лушань. Но были арестованы и другие его столичные друзья и агенты. Имена их все прошедшие недели скапливались на моём столике для записей, на клочках бумаги, прижатых драгоценными фигурками из камфарного дерева, подаренных Ян. Мой список постоянно пополнялся по мере наблюдения за ночными перемещениями Меванчи, которая бегала далеко не только в дом Ношфарна, и за поведением моих соотечественников. Там были пометки, которые постороннему человеку разобрать было трудно. Мне казалось, что только я мог понять, что тут содержатся сведения обо всей сети людей Ань Лушаня в столице, обо всём, чем эти люди занимались: поставляли полководцу невинный лён и куда более интересное железо, отправляли на северо-восток курьеров на следующее утро после того, как ведьма Чжао посещала их подворье или дом…
И вот теперь эти все люди были увезены из своих домов, и лавок, и складов. Наверное, записи эти не следовало держать так открыто. Пусть даже это были лишь имена и загадочные пометки.
Но кто мог их видеть? Я помню, как несколько дней назад вздрогнул, увидев у самого входа на лестницу, которая вела в галерею ко мне в комнаты, Удай-Бабу. Пророк новой религии осторожно нёс перед собой миску с рисом, в котором было проделано пальцем углубление, а в образовавшуюся ямку щедро вылит какой-то из соусов Сангака.
Хитро посмотрев на меня чёрными глазами с вывороченными красными веками, пророк развернулся и двинулся обратно во двор. А я тогда, помнится, подумал, что вряд ли стоит держать вот так, на виду, бумажки с именами «людей Ань Лушаня».
Когда я видел эти бумажки в последний раз? Получалось, что за два-три дня до вынужденного бегства. Потом было как-то не до них, и тут меня разбудили с тревожными вестями. Вырисовывалась очень логичная картина: бумажки воруют, несут в чью-то канцелярию, и чья-то рука заносит кисть над свитком… Как раз два-три дня. И по зрелом размышлении я понял, что не Удай-Бабу надо подозревать в их краже. А совсем другого человека.
Оставалось понять сущий пустяк: почему не арестовали меня. Потому, что я вовремя скрылся? Или никто и не собирался этого делать? Вообще-то никаких признаков того, что кто-то собирался прийти и за мной, не было и в помине. И не было ни единого способа выяснить, а не напрасно ли я сорвал с места всю верхушку торгового дома Маниаха. Кроме одного способа – вернуться домой и быть арестованным. Или не арестованным.
Это была глупейшая, попросту тупиковая ситуация.
Бесконечно же отсиживаться в моём очередном сыром и неуютном убежище, куда постоянно проникали запахи подгоревшей баранины – её готовили уйгуры в грязном соседнем ресторанчике, – было совершенно бессмысленно.
Раз за разом люди Сангака бесстрастно докладывали: вокруг моего пустого дома маячат все те же персонажи, которые, как мы считали, работали на господина Чжоу. В общем же – никаких перемен, не считая дамы в экипаже.
– Какой дамы? – устало поинтересовался я.
– Скорее молодая девушка, – уточнил посланец Сангака. – Очень изящная. Четвёртый день подъезжает к полудню к вашим воротам, спрашивает вас, потом ждёт довольно долго и ближе к вечеру уезжает.
– Зачем я ей нужен? – продолжил я свой допрос.
– Говорит, у неё для вас письмо. Только в собственные руки. Ваши домашние никогда её раньше не видели, – уточнил мой человек.
