Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)
— Лошадь, говоришь? — произнесла она.
— Да, — шепнул Харитин. Он посматривал на Софью снизу вверх, исподлобья.
— Зачем брал?
— Хотел, — огрызнулся он.
— Убедился? — Софья повысила голос. — Убедился?
— Нет, — упрямо сказал Харитин. — Не убедился.
Софья вдруг как будто вспомнила о моем присутствии. Она повернулась в мою сторону, театрально всплеснула руками и воскликнула:
— Вы только поглядите, Трофим Васильевич! Куда такое годится? Вот ведь гадкий мальчик! — Она указала на Харитина, чтобы я случайно не принял эпитет на свой счет. Я был «милым мальчиком». — Лошади не любят его, сколько он ни старается приручить их. Они сердятся и сбрасывают с седла, а мне потом убытки. Одна убежала так далеко, что ее не нашли. Наверное, кто-нибудь подобрал и увел. Другие возвращаются домой все в мыле, их потом приходится даже лечить. Лошадь — чрезвычайно деликатное, нервное существо, гораздо более хрупкое, чем человек. Об этом нельзя забывать. Нельзя! — Она топнула ногой. — Ты мог убиться, — сказала она Харитину.
Он дернул плечом, однако ничего не ответил.
Софья повернулась ко мне.
— Рассказывайте все по порядку, — приказала она.
Я послушно передал ей, как поехал кататься, чтобы испробовать доставшийся мне дядин электромобиль, как увидел на дороге человека и остановился, чтобы помочь ему, потому что, как казалось, он попал в беду.
— Какой вы, однако же, добрый, отзывчивый, Трофим Васильевич! — сказала Софья. — И храбрый, да. Мне ведь известно, что вас уже раз ограбили, и именно на этой дороге. И все-таки вы не побоялись…
— Я не могу бояться всю жизнь только потому, что однажды на меня напали разбойники. — Говоря это, я посмотрел Софье Дмитриевне в глаза, желая, чтобы она сама вспомнила нашу первую встречу. Но, поскольку она молчала, я прибавил: — Мне кажется, Софья Дмитриевна, вы тоже могли бы кое-что мне рассказать.
— О чем? — искренне удивилась она.
— О том случае.
— Помилуйте! Это ведь не я вас ограбила! — воскликнула Софья.
— Но вы были там, — сказал я. — Вы и Харитин. И с тех пор меня мучает эта загадка.
— Какая загадка? Вы положительно меня пугаете, Трофим Васильевич, — объявила Софья.
Харитин сидел неподвижно и глядел остановившимися глазами прямо перед собой. От него я не ожидал ответа, однако он внезапно произнес:
— Да. Мы там были.
Софья вся вспыхнула. Она укусила себя губу, на ней оставив ярко-красный след.
Я продолжал:
— Свинчаткин как раз хотел отобрать у меня единственную по-настоящему дорогую вещь, которой я располагал, — обручальные кольца моих родителей, Софья Дмитриевна, — как вдруг он испугался и поспешно бежал в лес со своими подручными.
— Испугался? — переспросила Софья. — Вы уверены?
— Да, — сказал я. — Он увидел вас — как, впрочем, и я, — и удрал быстрее зайца.
Софья покачала головой.
— Странные вещи вы говорите! Сейчас я припоминаю, что мы с Харитином, точно, в тот день гуляли… Мы часто так делаем. Прогуливаемся по окрестностям, беседуем, наслаждаемся природой. Надеюсь, в этом вы не усматриваете ничего особенного?
— Разумеется, нет, но… — начал было я.
Софья перебила:
— Мы видели остановившегося электроизвозчика и рядом с ним — нескольких человек. Но мы, разумеется, никакого понятия не имели о том, что в действительности происходит. Если бы мы только подозревали, что вас обворовывают…
Она демонстративно вздохнула.
— Тем не менее Свинчаткин перепугался, — сказал я. — И именно вы с Харитином вызвали у него ужас настолько сильный, что он предпочел отказаться от поживы и бежал.
— Дорогой мой Трофим Васильевич! — с чувством произнесла Софья. — Вот вы здесь, в моем доме, наедине со мной и Харитином… Скажите, испытываете вы страх?
— Нет, — ответил я.
«Может быть, потому, что я глуп или чего-то не знаю», — подумалось мне при этом ответе.
Софья кивнула.
— Это оттого, что вам бояться нечего. И Свинчаткин, будь он честным человеком, конечно, тоже не испугался бы.
Тут вошла Мотя с подносом, и мы взялись пить какао, а всякие разговоры на время прекратились.
* * *Я возвращался домой в приятнейшем настроении. Еще бы! Мне удалось свести близкое знакомство с Софьей Думенской благодаря тому, что я оказал добрую услугу ее странному любовнику. Меня переполняли впечатления.
Но когда я приехал, то застал в моей усадьбе настоящий переполох: Макрина поминутно выбегала в аллею — высматривать, не прибыл ли барин, а в гостиной сидел следователь по особо важным делам Конон Порскин и пьет чай.
Я очень был этим удивлен, поскольку полагал, что Порскин уже давно уехал в Петербург. Но нет, оказывается: он остановился у нас в трактире и продолжал повсюду ходить, делать свои наблюдения и опрашивать жителей. У него, по словам трактирного хозяина (передала Макрина), уже набралось восемь исписанных тетрадей, больших, прошитых суровой ниткой, вроде таких, какие используются бухгалтерами при ревизии. Только бумага в них не желтая, а синеватая.
— Откуда вы все это знаете, Макрина? — спросил я.
Макрина быстро шла сбоку от меня по аллее, то забегая вперед, чтобы заглянуть мне в лицо, то отставая.
— Слыхала от людей, — ответила она. — А этот-то, Конон, сердитый такой у нас засел… Уже третью чашку чая выпивает.
— Где Витольд? — буркнул я.
— Поехал в Петербург. Сказал, будет к вечеру.
— Вечно его дома нет, когда он позарез нужен, — проворчал я.
Макрина пожала плечами.
— Мы Витольда Александровича о его делах расспрашивать не смеем, потому что он над нами управляющий, — произнесла она обиженным тоном и поджала губы. — Опять же, он мужчина, а у мужчин свои соображения, для нас непостижные.
Войдя в дом, я сбросил куртку и шапочку, отдал их Макрине, а сам прошел в гостиную, на ходу разматывая с себя шарф.
Завидев меня, Порскин быстро допил чай, отставил чашку и сразу же раскрыл кожаную папку, которая лежала рядом с ним на столе.
— Здравствуйте, Трофим Васильевич, — приветливо заговорил он. — Простите уж, что вот так, без предупреждения — и сразу к вам… Вы где изволили находиться?
— Катался на электромобиле по окрестностям, — ответил я, усаживаясь и вытягивая ноги. — Знаете, Конон… Не знаю, как по батюшке?
— Кононович, — сказал следователь по особо важным делам без тени улыбки. — Сумеете выговорить?
Я попробовал и не сумел, поэтому сказал, махнув рукой:
— Знаете, господин Порскин, я бы мог начать возмущаться вторжением, требовать адвоката, ссылаться на свою занятость, но все это было бы, конечно, враньем, потому что — какая у меня, к черту, занятость!.. Да и вообще, не понимаю, почему в романах землевладельцы всегда затрудняют работу следствию. Я не намерен.
