Всеволод Иванов - Пустыня Тууб-Коя
Обзор книги Всеволод Иванов - Пустыня Тууб-Коя
Иванов Всеволод
Пустыня Тууб-Коя
ВСЕВОЛОД ИВАНОВ
ПУСТЫНЯ ТУУБ-КОЯ
РАССКАЗ
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Экая гайдучья трава! Не только конь - камень не в силах раздавить, разжевать такой травы. И не потому ль в горах скалы обсыпавшиеся, обкусанные, словно зубы коней, что бессильно крошатся об травы Тууб-Коя.
И над всем, вплоть до ледников, такое же желтое, как пески Тууб-Коя небо.
Звезды на нем, словно шаянье сухого помета аргалов.
Да и то так ли? Потому что никто не знает, есть ли на этом мутно-желтом, гнилой соломы, алтынном, жалком цвете неба - есть ли на нем звезды.
И все же, через гайдучьи травы, через пески, откуда-то от Тюмени, сквозь Уральские и иные степи, пробирался в партизанский отряд товарища Омехина агитатор, демонстратор и вообще говорун Евдоким Петрович Глушков.
Удивительнее его словес, которые, правда, стоили пятидесяти газет, алебастровый девичий цвет его лица. Никакие солнца никаких пустынь не смогли потревожить его нежнейшей кожи, а он ни мало не млея гордился своими словесами и, особенно, способом своей агитации.
На трех ослах пригнал он свое имущество. На первом осле, - Командор по кличке, имел Глушков "вполне исправный", по списку, "пулемет". На остальных кинематографический аппарат "Кок" и в туркменском пестром мешке - круглые ящики лент.
Ноги у Глушкова были босы, потрескавшиеся, в ципках, а брюки он почему-то (от стыда) не подбирал и густая желтая пыль была в отворотах. Точно он нарочно насыпал туда песку.
Вытянувшись стоял он пред товарищем Омехиным и было у него такое розовое лицо, будто явился он с ледников.
- Удивительный способ моего воздействия на массы заключается в объяснении событий предыдущего строя, демонстрируя вышеуказанные события и любовные драмы на мелком экране, посредством домашнего электричества, машиной, приводимой в действие человеческой рукой, именуемой "Кок", что по-русски значит: победа.
- Победа? - спросил Омехин и поглядел в горы Тууб-Коя, в ледники, что одни прорезали небо и куда бесследно ушли отряды белых.
- Несомненно победа, - ответил Глушков, и зубы его сверкнули белее алебастрового его лица.
- Тоды что ж, - сказал Омехин: - мы не против буржуазной культуры, если она со смыслом... Показывай.
Больше года уже носился омехинский отряд по барханам Монголии, больше десятка месяцев жевали кони гайдучные травы пустыни, и многое стал забывать товарищ Омехин.
Так, пройдя несколько шагов, остановился он и поглядел на тех трех заморенных осликов, на жирных оводов, носящихся вокруг них, и на Глушкова, раскладывавшего по кошме аппарат "Кок".
- Поди так, про любовь?
- Преимущественно про любовь, товарищ.
- Зря. Тут надо про смерть.
- А мы подведем соответствующую структуру!
Одни сверкающие ненавистью к зною ледники, одни они прорезают небо. Высоки и звонки горы Тууб-Коя.
И отходя к своей палатке, хрипло сказал Омехин:
- Разве что, подведем.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
В средине ленты, когда гладкий и ровный "трутень" объяснился в любви длинношлейфой даме, а соперник его, трухлявый лысый злодей, подслушивал за портьерой, когда Глушков совсем приготовил в памяти одну из удивительных своих речей, такую, что после десятка подобных - совсем к чорту бы развалился старый мир, - в отряд, пробравшись незнаемыми тропами, примчалось подкрепление уфимские татары.
Экран потух, партизаны заорали "ура", и косым ножем семиреченский казак Лумакша перехватил горло кобылице. Казаны для гостей мыли так, будто собирались варить в них лекарство, и по степному обычаю, сам Омехин, первый кусок сваренной "казы" пальцами положил в рот командиру отряда татар Максиму Семеновичу Палейка.
- Вступаю под непосредственное ваше командование, - сказал Палейка быстро глотая кусок.
- Кушайте на здоровье, - ответил Омехин придвигая блюдо: - по поводу же картины замечу: с точки зрения человеческой целесообразности любовь вызывает жалость к себе и я выходит - против.
- Зачем же? Жизнь любить не мешает, особенно - рожать. Не рожая - какая жизнь? По моему, женщина у меня должна быть единственная. Чтобы сказать, фигурально или в пример аллегорий, присосаться к шее на всю жизнь и пить.
- Не одобряю, - возразил Омехин.
Он хотел было спросить о происхождении Палейка, но здесь тонко, словно испаряясь в сухом, как пламень, воздухе, пропел горнист.
Всадники вспрыгнули на коней.
Казак Лумакша, резавший кобылу, привел двух киргиз, от страха старавшихся прямо, по-русски, держаться в седлах. Сказали они, что ак-рус, люди с ледников пошли в обход омехинскому отряду, по дороге берут киргизские стада и бии старшины собираются резать джаташников.
- Мы сами джатак, - сказали они: - пусти нас, мы по вольной тропе пришли.
"Джатак - значит бедняк", - самому себе перевел Глушков: - "необходимо отметить и употребить в речи, как окончу картину демонстрировать..."
Дни здесь сухие, как ветер, тоска здешней жизни суше и проще ветра, и ветер желтым и крупным песком заносит конец ее.
Вот поехали утром еще трое партизан сбирать кизяки и не вернулись.
Отряд умчался в степь.
В долине Кайги, подле запасных табунов, остались сторожа, пустые палатки; три пасущихся подле саксаулов ослика; и агитатор Глушков, спящий со скуки на камне, подле смотанных лент.
Сторожа рассказывали сказки о попадьях и работниках. Неутомимая тоска по бабьему телу капала у них с губ, и Глушков проснулся от вопроса:
- Неужель такая баба растет, как на картине? Надо полагать перерезали таких баб всех, а не порезали - мы докончим. Зачем ты, сука, виляешь, когда мы тут страдаем, а?
Проснулся Глушков, тесно и жарко показалось ему в грязной своей одежде, пощупал горячий и потный свой живот, подумал - разве можно, действительно, показывать в пустыне такие бедра. И с необычным для него матерком добавил:
- Вырежу прочь вышеуказанный кусок из ленты.
Тогда же:
На одной из темных троп шарахнулись в сторону копыта коней отряда.
Темно-вишневый цвет смолистой щепы осветил узловатый подбородок Омехина, кровь на копытах коня и грудь человека, разрезанную в виде звезды. По чолку утонула в груди человека конская нога!
Это был один из троих, ушедших утром сбирать кизяки.
Крупным песком заносится конец здешней жизни.
Палейка оправил ремни револьвера и тихо сказал Омехину:
- Предлагаю: труп в сторону. Пленных не брать.
От гривы к гриве, от папахи к папахе пронеслось с неясным шумом, словно вставляли патрон в обойму:
- Пленных не брать.
- Так точно, - прошептал задний в отряде, оглядываясь в тесную темноту: так точно: пленных не брать.
В битве, подле аула Тачи, как известно вам, был убит полковник Канашвилли, зарублено семьдесят три атамановца и взят в плен брат Канашвилли.
