Елена Хаецкая - Падение Софии (русский роман)
— Кононович, — сказал следователь по особо важным делам без тени улыбки. — Сумеете выговорить?
Я попробовал и не сумел, поэтому сказал, махнув рукой:
— Знаете, господин Порскин, я бы мог начать возмущаться вторжением, требовать адвоката, ссылаться на свою занятость, но все это было бы, конечно, враньем, потому что — какая у меня, к черту, занятость!.. Да и вообще, не понимаю, почему в романах землевладельцы всегда затрудняют работу следствию. Я не намерен.
— В романах таким способом подчеркивается высокомерие аристократии, которое действительно бывает неуместно, — сказал Порскин. — И зачастую приводит к печальным последствиям.
— Ну так я не аристократ, — заявил я. — Слышали уж, небось, как меня в округе именуют?
— Как?
— Поповичем…
— А! — отрывисто бросил Порскин. — Да, слыхал. Вам, впрочем, обижаться не стоит, ведь Алеша Попович знатный богатырь был.
В моем воображении нарисовался «Трофим Попович» на буланом жеребце, и я поскорее стер эту картину.
— Ну хорошо, — сказал наконец Порскин, — постараюсь вас надолго не задерживать. Тем более что и вы изъявили полную готовность помочь… Как мне сообщила ваша прислуга, управляющего сейчас нет в усадьбе.
— Мне она тоже это сообщила.
— Как, по-вашему, куда он отправился?
— Наверное, записку оставил, — предположил я. — Витольд — человек обязательный и точный.
— Да, — сказал следователь. — Именно. Уезжая, он оставил вам записку. У себя в комнате, на столе.
Я сделал движение, собираясь пойти в комнату управляющего, но следователь остановил меня быстрым жестом:
— Погодите. Я сберегу наше время.
Он шлепнул передо мной, вынув из папки, сложенный вчетверо листок.
— Что это? — удивился я.
— Записка, оставленная господином Безценным. Адресована вам.
Я перевернул листок. Точно, там было написано «Т. В. Городинцеву».
Я поднял глаза на следователя.
— Вы читали? Ну, чтобы еще больше сберечь мое время?
— Разумеется, нет! — Следователь даже не оскорбился. — Ждал, чтобы передать вам.
Я развернул листок. В двух строках Витольд сообщал, что срочно вызван в Петербургский университет для пересдачи одного зачета. «Грозят отчислением, если не сдам сегодня же; расправлюсь к шести часам и около восьми буду уже дома», — писал мой управляющий.
Я перевернул раскрытую записку так, чтобы Порскин тоже мог ее прочитать.
— Ясно, — сказал следователь, наклоняясь и быстро пробегая глазами округло написанные строчки. — Благодарю. С Безценным на данный момент ясно. Теперь — о вас, Трофим Васильевич. Вы, стало быть, изволили кататься?
— Да.
— Хорошая погода… — заметил Порскин, выглядывая в окно. — А раньше отчего вы не катались?
— Раньше машина стояла в сарае.
— Вы знали о ее существовании?
— Почему вы задаете такой вопрос? Я владею усадьбой и всем, что к этой усадьбе принадлежит… Странно было бы предположить, чтобы я не знал, чем владею.
— Трофим Васильевич, — мягко произнес Конон Порскин, — мне трудно поверить в то, что человек ваших лет, обладая столь прекрасным электромобилем, не будет пользоваться им при малейшем случае. А между тем вы до сих пор ни разу на нем не выезжали.
— Да, — сказал я, — сдаюсь. Вы верно угадали: мне показали его только сегодня. Прежде сарай стоял заколоченным.
— Кто в точности показал? — насторожился Порскин.
— Безценный…
Порскин весь подобрался и сделал у себя несколько заметок в блокноте. Я рассердился, и на него, и на себя самого.
— Конон Кононович, — от возбуждения я без запинки произнес это имя, — Безценный рассуждал абсолютно так же, как вы. Что я обязательно начну повсюду разъезжать в электромобиле. А между тем эта машина вызывает неприятные воспоминания у одной особы, которой я должен непременно был понравиться.
— У какой особы?
— У Анны Николаевны Скарятиной.
— Почему?
— Потому что мой покойник дядя к ней сватался, и весьма настойчиво, и делал это, в том числе, при помощи электромобиля. А Витольд хотел, чтобы я со Скарятиной подружился.
— Для чего?
— Она обладает в наших краях немалым влиянием. Ее отец — владелец театра.
— Ясно, — сказал Порскин и сделал еще одну заметку у себя в блокноте.
Меня это страшно нервировало. Бог знает, что он там писал! Он отложил карандаш и уставил на меня свой тяжелый, как у статуи, взор:
— Расскажите теперь о вашей прогулке.
Я пожал плечами. Почему-то мне не хотелось говорить ему о моем приключении с Харитином и Софьей. Опять начнет трактовать по-своему и выйдет одна путаница. Поэтому я сказал:
— Как вы правильно отметили, я сразу же захотел испытать мой электромобиль и совершил поездку в сторону имения «Родники», но значительно дальше его; а потом возвратился.
— Подозрительного по пути ничего не замечали?
— Нет, — сказал я твердо. — Подозрительного — ничего.
— Разбойников не видели?
— Нет.
— Даже краем глаза?
— Нет, господин Порскин. Я не исключаю, что они действительно выходили сегодня на свой промысел, но, поскольку я ехал на очень большой скорости, то попросту проскочил мимо…
— Понятно. — Порскин закрыл блокнот и вздохнул.
— Могу я, в свою очередь, поинтересоваться, какая причина привела вас опять в «Осинки»? — осведомился я, чувствуя, что настал мой черед задавать вопросы и что Порскин мне ответит.
И точно. Он вынул из папки фотографический снимок большого формата и показал мне.
— Не пугайтесь, она мертвая, — прибавил он, указывая на изображенную там женщину.
Женщина лежала на спине, отвернув голову вправо. На ее шее чернело пятно, как будто кусок плоти был вырван. По щеке тянулись четыре толстых полосы — следы от когтей или шипов. Волосы женщины смялись и слиплись от крови, один глаз был полуоткрыт, рот кривился.
Надеюсь, я сумел сохранить хладнокровие и вернул Порскину снимок, даже не побледнев. Ну, если и побледнев, то самую малость.
— Кто она? — спросил я.
— Ольга Сергеевна Мякишева, — ответил Порскин. — Компаньонка Анны Николаевны Скарятиной, которой вы хотели понравиться. Погибла несколько лет назад. Ее смерть до сих пор не раскрыта. Как, впрочем, и некоторые другие. — Он взялся за чашку, поднес к губам, но чай был уже им выпит, и Порскин с досадой поставил чашку обратно на блюдце. — Приблизительно раз в два-три года в Лембасово или в ближайших его окрестностях происходила необъяснимая смерть… Я заглядывал в архивы.
— Я не понимаю, — сказал я. — Вы разве занимаетесь убийством госпожи Мякишевой?
