Колдовской мир. Год Единорога - Нортон Андрэ

Он говорил бесстрастно, время словно притупило его чувства, казалось даже, что все это случилось не с ним. Благодать, когда так затягиваются раны сердца. Потом он замолчал, и хотя глаза его по-прежнему были устремлены в небо, я знала, что не оно сейчас перед его взором.

– Я остался в Хавердейле и присягнул его лорду. Мы не сумели удержать западную дорогу, отразить дьявольское оружие, хотя долго пользоваться им Гончим не пришлось. Они могли быть уничтожены только отчаянными людьми и огнем, и такие люди нашлись. Похоже, что запасного оружия у Гончих не оказалось, – по крайней мере, на дорогах мы не слышали больше этого сухого треска. Но все же они успели воспользоваться своим оружием. Разрушены крепости всех долин на юге, все до единой!

Рука Джервона сжалась в кулак, хотя голос оставался по-прежнему бесстрастным.

– Не нашлось и вождя, который объединил бы всех лордов. Гончие позаботились об этом: Бернарда Дорнского, Мирика из Гастендейла, Доха, Йонана – всех, кто был бы способен на это, Гончие убили или при осаде владений, или подослав подлых убийц.

Каждую мелочь знали Гончие, каждую нашу слабость. А их у нас оказалось больше, чем достоинств. Лорды всё ссорились между собой, и Гончие брали их по одному, голыми руками, словно спелые плоды с ветки.

Сопротивляться в открытом бою мы не могли. Нам оставалось только бежать, обернувшись, разить и снова бежать. И белели бы сейчас наши кости, не приди с севера четыре лорда и не вбей они в наши головы каплю ума и порядка. Они сумели доказать тем, кто выжил, что надо или объединяться, или умереть. Так образовалась конфедерация, а потом они договорились со Всадниками-оборотнями.

Конечно, не сразу, но волна отхлынула. Долину за долиной отнимали мы у Гончих, хотя временами они собирались с силами и огрызались. Уж мы-то убедились в этом у брода Ингра. Но настанет время, и Гончие не залают, а завоют, и мы взыщем с них за все! Впрочем, что тогда останется… Столько лордов полегло, долины опустошены. Высший Холлак станет совсем другой страной. Быть может, четверо сохранят верховную власть… нет, трое – ведь Скиркар умер, не оставив сына, способного взять в руки его знамя. Да, это будет совсем другая страна.

– А что ты намерен делать? Останешься маршалом в Хавердейле?

– Вы хотите сказать – если доживу, – улыбнулся Джервон. – Ну, кто сейчас может быть уверен в завтрашнем дне? Кто-то выживет, конечно, но быть ли мне среди них – не знаю, ведь я воин. А что мне делать после победы, я и вовсе не представляю. Я воюю с тех пор, как стал мужчиной, и позабыл, что значит слово «мир». Нет, вряд ли я присягну на верность Хавердейлу. Быть может, последую мечте отца и отправлюсь на север, за землей, чтобы самому быть хозяином на ней. Но я не строю планов. Нашего ума едва хватает теперь, чтобы дожить до следующего дня.

– Поговаривают, что и в северных, и в южных землях многое осталось от Древних. – Я пыталась припомнить, что мне доводилось слышать о тех краях.

– Верно. Может быть, лучше совсем не соваться туда, щитоносица. А пока – едем.

Ночь застала нас среди скал, и мы устроились на ночлег, не разжигая костра, чтобы не выдать себя ни огнем, ни дымом. Я предложила Джервону вместе укрыться плащом Омунда, как предложила бы любому спутнику. И он воспользовался моим предложением и лег со мною рядом, словно была я не Элис, а Элин. Так теплом своих тел согревали мы друг друга, и не зябли мы под плащом, хотя ночи были морозными.

Через день мы подъехали к броду. Повсюду еще заметны были следы битвы. С краю, на месте погребального костра, был насыпан небольшой курган. Джервон вынул из ножен меч и отсалютовал:

– Люди Хавердейла насы́пали – воздавали почести погибшим. Значит, они получили подкрепление и вернулись.

Он спрыгнул с коня и отправился на поиски среди разбросанного повсюду оружия и вскоре вернулся с десятком арбалетных стрел, пополнивших его запасы. А еще он принес красивый кинжал с украшенной каменьями рукояткой. На лезвии его не было ни пятнышка ржавчины, хотя долго пролежал он под открытым небом.

– Хорошие мастера у Гончих, – сказал он, затыкая кинжал за пояс. – Ну а теперь, – он вновь вскочил в седло, – на торговую дорогу, она поворачивает отсюда к Тревамперу. Хотя кто знает, что осталось от этого города.

Уже смеркалось, но мы не стали ночевать у брода. Слишком близко был погребальный курган, слишком многое напоминал он моему спутнику. Мы ехали по дороге, пока Джервон не свернул в кустарник. За ним таились окруженные камнями кострища да остатки шалашей.

– Наш лагерь, – он тронул пепел ногой, – заброшен давным-давно. Здесь можно и переночевать в безопасности.

И опять мы не осмелились разжечь костер. Ночь была ясной, ярко светила луна. Пора было взглянуть на талисман. Негде мне было уединиться с чашей и трудно не выдать свою тайну другому. Но узнать, что́ с братом, было необходимо.

Когда мы поели, я достала чашу и сняла с нее платок. И чуть не выронила ее. Легкая дымка стала черным пятном на пояске и днище кубка. Так узнала я, что беда стряслась с Элином. Но жив он и будет жив, покуда вся чаша не станет черной.

– Что это?

Не хотелось мне говорить об этом, но нельзя было не утолить любопытство Джервона.

– Это предупреждение, что брат в беде. Тут была только дымка, а теперь, смотри, – чернота! Если станет чернота подниматься выше – опасность усилится. А если почернеет весь кубок, значит Элина нет в живых.

– Уже треть высоты, – отозвался он. – А можете ли вы, госпожа, узнать, в чем опасность?

– Нет, знаю лишь, что не с превратностями войны она связана, а с тайными Силами. Зачаровали его.

– Жители Долин знают только ворожбу Мудрых, а у Гончих – своя магия и не связана с нашей… Значит, Древние?..

Но как попал Элин в сети древнего зла, я и представить себе не могла. Никогда не интересовался он такими вещами. Попыталась я припомнить, что́ открыло мне дальновидение: спальня, спящая девушка и у окна – мой брат, расшатывающий засовы.

– Вы умеете видеть на расстоянии? – спросил Джервон.

– Не здесь. У меня нет с собою всего нужного, – отозвалась я и задумалась.

Зачем мне делать все так, как учила меня Ауфрика? Ведь и сама она говорила, что Сила моя от матери и не ровня я деревенской Мудрой.

Сильно притягивал меня Элин, ведь мы родились у одной матери в одно время, и лицо его было для меня словно отражение в зеркале. Поэтому…

– Дай-ка мне бутыль с водой.

Джервон повиновался. Достала я размягченную полоску луба, которым перевязывают раны, насыпала на нее три щепотки порошка из трав, который Ауфрика дала мне в дорогу, и полила все водой из бутыли. А потом хорошенько натерла руки полученной смесью.

Так очистив себя, взяла я чашу в руки; не было в ней воды, но, как прежде в раковину, попыталась я заглянуть в нее, забыть обо всем, кроме Элина, отыскать его мыслью.

И вдруг словно в чаше оказалась я: окружило меня серебристо-белое сияние, ослепило на мгновение, а потом зрение вернулось ко мне. Словно лес, обступили меня круглые колонны. Они были толщиной с дерево, только гладкие, круглые и без ветвей. Они не поддерживали никакой крыши; над моей головой не было ничего, кроме луны и звездного неба.

Неровными рядами стояли колонны, двойной спиралью завивались они к центру, и вступивший на эту дорогу с каждым оборотом спирали приближался к тому, что гнездилось внутри. И тогда страх обуял меня, жуткий страх, какого не ведала я еще и не думала, что возможен подобный ужас.

Ведь из центра спирали истекала лютая злоба к людям, ко всему нашему миру, и страшной погибелью угрожала она пришедшим сюда.

И вдруг в мгновение ока все изменилось. Словно маска покрыла беспредельную мерзость. Исчез ужас, ему на смену пришло ожидание чуда и стремление к нему, туда, в сердцевину спирали. Но не обманули меня эти чары, ведь успела я узнать истинную сущность хозяина лабиринта.

На площадке перед колоннами неожиданно появился всадник на боевом коне, в кольчуге, при шлеме и с мечом у бедра. Спрыгнув на землю, он бросил поводья и, не позаботившись о коне, словно следуя какому-то зову, бросился ко входу в спиральный коридор…