Змейские чары - Осояну Наталья
Боль, казалось, длилась вечно, хотя на самом деле Флорин ворвался в спальню жены, словно ураган, примчавшись в ответ на первый же вопль. Кошка испарилась за миг до того, как он распахнул дверь. Князь с тяжелым сердцем обнимал рыдающую жену, уже не пытаясь выяснить, что случилось, но предчувствуя настоящую беду.
Дьюла наблюдал за происходящим, незримым призраком стоя в углу и досадливо потирая небритый подбородок. Страж Престола позволил ему открыть Книгу Сольвейг изнутри собственной необыкновенной Книги, ведь эта женщина была матерью четырехликого существа — по крайней мере, она произвела на свет одну из его оболочек. Но граманциаш не получил и малой доли того, на что рассчитывал: он и так знал, что Самка мучает беременных, являясь к ним в виде уродливой кошки — а иной раз свиньи или вороны, — а вот надежда на какую-нибудь забытую всеми деталь, которая помогла бы проникнуть в тайну происхождения демона, не оправдалась. Да, Сольвейг говорила с Самкой — точнее, умоляла ее о пощаде на своем северном языке. Но демоница ей не отвечала. И каждая новая встреча отличалась от предыдущей лишь тем, что бедная женщина страдала все сильнее.
Граманциаш поднял было руку, собираясь перевернуть очередную страницу, и замер от внезапного озарения. Он смотрел князю Флорину, помолодевшему на тринадцать лет, в спину и видел коротко стриженный затылок, на котором сильно поубавилось седых волос, а еще… не было шрама от удара по голове.
Если уж довелось открыть одну Книгу, пребывая внутри другой, почему бы не повторить?
Дьюла так и поступил, не давая себе возможности передумать.
Поначалу он решил, что ничего не вышло — или, возможно, из-за своей игры не по правилам угодил в невиданную прежде передрягу, из которой, быть может, не выпутается. Вокруг простиралось белое ничто; как заснеженное поле, как лепесток лилии, как только что отбеленное полотно. Постепенно, очень медленно и неохотно в белизне проступили очертания, в которых Дьюла не сразу узнал главную площадь Сараты. Он видел ее всего два раза — последний случился минувшей ночью, когда последней мыслью, какая могла прийти ему на ум, было любование городом. А первый — лет восемь назад, и с той поры много воды утекло.
Да, определенно — главная площадь, причем заполненная народом так густо, что яблоку негде упасть. Кажется, собрались все горожане. Что-то случилось? Граманциаш пригляделся, рассчитывая, что порхающие в белизне штрихи наконец-то соберутся во что-то более четкое, обретут плоть и кровь, но мир вокруг него так и остался наброском. Он вздохнул, смирился, и тут, будто кто-то сжалился над чужаком в чужой Книге — штрихов и деталей стало намного больше, лица столпившихся людей стали отличаться друг от друга, на них проявились эмоции. В основном любопытство с некоторой примесью злорадства и… толикой страха.
Дьюла напомнил самому себе, что это не реальный мир, а воспоминание, причем не его собственное, а значит, ему нет нужды самому оставаться в человеческом облике. Граманциаш объял разумом все пространство, до какого сумел дотянуться, и происходящее обрело смысл: в центре площади воздвигли шест, у подножия которого были свалены кучей дрова. У дороги, что вела на холм, к замку, соорудили помост, и там стоял князь — не Флорин, а Груя-старший, его отец. Флорин топтался рядом: неузнаваемый, улыбчивый мальчуган не старше семи лет.
Откуда-то привели растрепанную, простоволосую женщину в цепях. Платье у нее на спине было разорвано до пояса, и в прорехе виднелись крылья — куцые, плешивые, совершенно негодные для полета. Как у ощипанной курицы.
Князь Саратский собрался сжечь стригойку.
Первым побуждением граманциаша, который за годы странствий и сам несколько раз чуть не угодил на костер в тех городах, где подобное время от времени случалось, было отпрянуть и поскорее удрать; и пропади она пропадом, тайна Самки. Но нет, разумеется, он не мог так поступить. К тому же, как бы печально это ни звучало, все уже случилось, он никак не мог помочь бедной горожанке, которая, возможно, всего-навсего продала кому-нибудь не сработавшее приворотное зелье. Раз уж Книга Флорина открылась на этой странице, значит, здесь случилось что-то важное — и Дьюла должен был это увидеть.
Груя-старший произнес пафосную речь о том, что он ни разу не пренебрег своим долгом защитника и о какой бы угрозе ни шла речь — о разбойниках, кэпкэунах, стригоях, приколичах, вырколаках и так далее, — горожане всегда могут на него положиться. А стригойка… что ж, стригойку предстояло сжечь.
Могла ли она выжить и превратиться в Самку? Неслыханное дело, но мало ли…
За миг до того, как Дьюлу без предупреждения вышвырнуло прочь из Книги Флорина, он узрел две вещи.
Во-первых, стоявший на помосте рядом с отцом Флорин засмеялся. Было трудно сказать наверняка, что его рассмешило, — быть может, примостившийся сзади сверстник, какой-то боярский сын, шепнул на ухо дурацкую шутку. Но — и это было во-вторых — это случилось именно тогда, когда взлохмаченная, бедно одетая и зареванная девочка примерно тех же лет, павшая ниц у разгорающегося костра, подняла голову, устремила взгляд на помост.
И взгляд этот был смертоносным, как брошенное сильной и точной рукой копье.
— Навадария! — сквозь дым донесся страдальческий возглас. — Навадария!..
Он судорожно втянул воздух, отшатнулся, ударился затылком о стену. Моргнул и понял, что находится внутри Книги Сольвейг, и северянка смотрит ему прямо в глаза поверх плеча ни о чем не подозревающего Флорина. По ее бледному лицу бежали ручьи слез.
— Теперь ты ее остановишь? — прошептала она на своем языке, который граманциаш понимал не хуже любого другого. — Теперь она уйдет?
Он не знал, что сказать, и просто кивнул.
Сольвейг тоже кивнула, и…
…Дьюла очутился в пустоте перед Стражем Престола, который продолжал парить как ни в чем не бывало.
До чего же ты дерзкий. Но сработало. Ступай — тебе все еще предстоит подвиг, а затем подлость. Впрочем, быть может, не в указанном порядке…
— …такое?!
Граманциаш опустил руки, которые вдруг стали тяжелыми, словно налились свинцом.
Изумление Станы достигло того предела, когда не хватает слов, — она то ли охнула, то ли всхлипнула, судорожно втянув воздух. И было отчего: лежащая на кровати тень сделалась подлинной тенью, сухой и невесомой статуей из пепла, и под тяжестью одеяла эта статуя начала рассыпаться. Поначалу очень медленно, а потом все быстрее, пока от нее не осталось одно воспоминание.
— Стана, — хриплым, неузнаваемым голосом сказал Дьюла. — Мне снова нужна твоя помощь.
Была уже глубокая ночь, когда смущенных молодоженов проводили в опочивальню. Княжич Груя стоически терпел шутки о первой брачной ночи, краснея до ушей, а невеста робко улыбалась и прятала лицо, тоже зарумянившись. Это была не первая свадьба, на которой граманциашу случилось присутствовать, и он еле сдерживался, чтобы не зевать от скуки. До чего же все они походили друг на друга.
