Змейские чары - Осояну Наталья
В пиршественном зале было шумно и дымно. Развлекавшие гостей музыканты дудели, гремели, били в барабаны, не жалея сил, а танцоры и акробаты демонстрировали истинные чудеса владения телом. Собравшаяся за столами публика приветствовала все эти старания громкими возгласами, смехом, хлопками в ладоши. Вдоль стола для почетных гостей, где для Ады и Дьюлы подыскали свободные места, суетились слуги, принося все новые блюда, одно другого аппетитнее: жареных уток и куропаток, запеченную форель, пироги с начинкой из свинины…
Ада глядела в пустоту, одной рукой подперев голову, другой — поигрывая с пустым серебряным кубком. Дьюла жевал кусок пирога, не чувствуя вкуса. Это была первая пища, что попала в его рот с самого утра, но аппетита уже не было — и, с учетом всего случившегося, вряд ли стоило удивляться.
Граманциашу очень не хотелось отправляться в часовню на венчание княжеского сына, но кое-что важное он мог сделать только там. Забившись в дальний угол просторного помещения со сводчатым потолком, вдыхая аромат свечей и благовоний, слушая напевную речь клирика, он прислонился к стене, чтобы случайно не упасть, и закрыл глаза.
Раз уж Самка так часто навещает этот дом, у нее должна быть причина.
А если причина существует, кто-то может ее знать.
И где еще он мог прочитать столько Книг сразу?..
Но, открывая эти Книги одну за другой, — слуги, родственники, бояре, гости из далеких стран — Дьюла в конце концов понял, что тратит время впустую, — а оно шло, пусть перелистывание страниц и занимало на самом деле считаные мгновения. Чужие воспоминания, чужие жизни наполнили граманциаша до предела — он не только забыл про свой зверский голод, но и постепенно отрешился от прочих чувств. Как будто превратился в золотой шар, повисший над собравшейся толпой, и лучи его касались то одной головы, то другой — то одного переплета, то другого… и все было без толку.
Самым удивительным оказалось то, насколько бесполезной была Книга самого князя Флорина. Неудавшаяся семейная жизнь и череда потерь оставили в его душе незаживающие раны, от боли в которых он совершал иной раз очень странные поступки; и, конечно, как всякий воин, владыка Сараты пролил немало крови, причем не только кэпкэунской. Но в остальном он оказался довольно скучной персоной, чьи дни полнились размышлениями о том, как надлежащим образом завершить какой-нибудь судебный процесс, какую сделку заключить с соседом, чтобы улучшить положение собственных подданных, и что ответить на очередную депешу Орлиного императора, чтобы после не пожалеть о неверно проставленной запятой. Главные, самые тяжкие его грехи были спрятаны в башне, но они стали следствием появления Самки, а не причиной. В остальном он если и грешил, то редко и без фантазии. Такие люди не привлекают демонов.
Правда, кое-что встревожило граманциаша: в Книге Флорина некоторые страницы были выдраны. Поразмыслив, Дьюла вспомнил о шраме на затылке князя. Возможно, лоскут кожи и неведомое количество крови — это далеко не всё, чего стоило ему давнее ранение; он расплатился за жизнь воспоминаниями о нескольких прожитых годах. Но это были юные годы — и что же мог натворить юнец, чтобы Самка так к нему привязалась?..
Книги самых пожилых слуг, включая Стану и Давида, ничего не прояснили.
Может, ничего и не было.
Оставалась лишь одна нехоженая тропа, и как ни пытался Дьюла от нее отвернуться, закрыть глаза, притвориться, что ее не существует, чья-то незримая рука будто настойчиво разворачивала его носом в нужную сторону. Он тяжело вздохнул, отлепился от стены и, не обращая внимания на злобный взгляд Ады, на сердитое шиканье возмущенных поднятым шумом, разыскал Стану. Она удивительнейшим образом сразу же поняла, что он задумал, и не стала перечить.
Граманциаш и ключница вернулись в башню, где князь Флорин спрятал на третьем этаже своего больного, нелюбимого сына, а на четвертом — жену, после всех мук, испытанных тринадцать лет назад, погрузившуюся в сон, подобный смерти.
— Он сюда поначалу приходил часто, — сказала Стана, наблюдая за граманциашем, который осторожно приблизился к кровати, на которой лежала уже не женщина, не человек, а истощенная тень, устремившая слепой взгляд в потолок. Единственным свидетельством того, что она все еще жива, было легчайшее колыхание одеяла на иссохшей груди. Сладкий запах гниения здесь ощущался куда сильней, чем в комнате Ионуца. — Приходил, садился на краешек и плакал. А потом стал появляться все реже, реже… и в конце концов совсем забыл дорогу…
Ключница сердито вздохнула, явно подумав что-то нехорошее насчет того, что князь не просто забыл дорогу к северянке, а женился в третий раз, вопреки закону; однако привычка подчиняться господину возобладала, и к тому же Стана понимала, что, если ее выгонят, эта тень почти наверняка растает окончательно. Как и Ионуц.
Дьюла тяжело вздохнул, осознал, что не посмеет даже прикоснуться к этому хрупкому телу, к этой кровати — что уж говорить о том, чтобы сесть на краешек. Он медленно опустился на колени, прямо на каменный пол, закрыл глаза и развел руками. Услышал, как ахнула Стана при виде строчек, что потекли отовсюду к его черным пальцам, — «Ах, что же это…», — а после открыл первую из Книг.
— Ты сказал, что не можешь мне помочь, что уже поздно.
Парящее в пустоте многокрылое существо повернулось, обратив к граманциашу свой четвертый лик — и таковым оказался орел, чьи перья отливали золотом, а клюв блестел холодной сталью. Таким же ледяным был взгляд орла — взгляд неумолимого судии, от которого Дьюла ощутил эхо той боли, что еще не обрушилась на него очередным камнепадом.
Чего ты хочешь?
«Ты же всеведущий, — захотелось ответить. — Почему спрашиваешь?»
Но, разумеется, не стоило дерзить Стражу Престола. Граманциаш честно рассказал о том, что задумал, и о своем страхе перед невыносимой болью, а потом вновь попросил о помощи.
Ах… пытаешься мне внушить, будто есть на свете боль, которую ты не способен вынести? Ты, которого столько раз рвали на части и сшивали заново? Ты, испытавший на себе клыки самой ядовитой змеи, которую только породило Мироздание? Если вдуматься, это очень смешно.
В подтверждение своих слов Страж Престола рассмеялся на четыре голоса — к человеческому присоединились рычание, рев и клекот.
Я помогу. Но сперва признайся, чего ты так боишься на самом деле.
И действительно, чего он боялся?..
— Мир есть Книга, — медленно проговорил Дьюла, перебирая в памяти все события этого длинного дня. — И эта Книга есть я. Значит, мне уже известно все, что в ней написано, пусть даже я пока не прочитал нужную страницу. И эта боль… все складывается так, что у нее может быть лишь одна роль. Она… — Граманциаш ненадолго замолчал, потом втянул воздух сквозь стиснутые зубы. — Последний заслон на пути к истине, которую я не хочу знать.
Страж Престола взмахнул всеми крыльями разом, и поднявшийся ветер подхватил граманциаша, словно сухой лист, понес куда-то мимо бесконечных колонн, сквозь пустоту. Он расслабился, и впрямь почувствовав себя опавшим листком, отдался силе ветра, раз уж не мог сопротивляться. Вслед ему донеслось:
Не последний. Но я помогу. Открывай.
Сольвейг лежала в темной спальне одна-одинешенька, со страхом глядя во тьму. В ее хрупком, измученном теле болела каждая косточка, а нутро как будто превратилось в бурдюк, наполненный черной смолой, и стоило чуть пошевелиться, как эта смола перетекала туда-сюда, вызывая на редкость неприятные ощущения. Но сильнее всего страшил предстоящий визит гостьи, которая, в чем северянка не сомневалась ни на миг, заявится обязательно и совсем скоро.
Она пыталась рассказать мужу о том, что происходило каждую ночь, но он перестал понимать слова, которые вылетали из ее рта, и сил, чтобы попробовать снова, уже не было.
Что-то хрустнуло, стукнуло, звякнуло — и здоровенная кошка выбралась из-за сундука, как будто прямо из стены. Как и в предыдущие разы, она была абсолютно лысой, ни шерстинки на голой бледно-серой шкуре, зато эту самую шкуру покрывала сеть трещин, сквозь которые просвечивало яркое лиловое пламя. Выпученные глаза твари, тоже лиловые и с зеленоватыми щелочками зрачков, ослепительно пылали, и огонь колыхался в глубине ее разинутой пасти, до того огромной, что казалось, кошачья голова вот-вот распадется надвое. Напрягая мускулистые лапы и не переставая шипеть, кошка прокралась через комнату боком, без спешки, не сводя глаз с добычи, прикованной к месту безграничным ужасом. Прыжок — и существо, приземлившись на грудь Сольвейг, запустило в ее плоть все десять острейших когтей. Северянка закричала от невыносимой боли.
