Змейские чары - Осояну Наталья

— Ты уверена? Ты уже пробовала?

Ада нахмурилась и промолчала, тем самым подтвердив догадку Дьюлы: она не пыталась проникнуть в башню, не встречалась со вторым сыном князя и… судя по всему, не знала, что у хозяина замка есть еще одна тайна.

Флорин наконец-то покинул свой пост у окна, приблизился к Дьюле, и граманциаш, запоздало сообразив, что сидит в присутствии знатного человека, встал. Князь был выше ростом, смотрел сверху вниз, и его глаза пылали, а ноздри раздувались от вновь пробудившегося гнева. В отличие от Ады, он понял, что секрет раскрыт. Дьюла ответил спокойным взглядом, бестрепетно: тот, кто сдал главный экзамен Дракайны, не мог проиграть в подобной игре, даже если ему отчаянно не хотелось в ней участвовать.

Оказалось, что его светлость и сам предпочитал обходить башню стороной, переступая ее порог не чаще раза в год. Каждый день туда наведывались только двое самых верных, старых слуг: молчаливый конюх Давид и ключница Стана с лицом суровым и невыразительным, как каменная стена. Ей-то и препоручили граманциашей, наказав ничего не скрывать. «Да, Стана, совсем ничего».

По пути к запретному обиталищу Дьюла осторожно поинтересовался, как зовут мальчика. Стана ответила не сразу: сперва смерила чужака жгучим взглядом, и увиденное ей явно не понравилось; потом, судя по углубившимся морщинам, ключница вспомнила недавние слова Флорина и с большой неохотой поведала, что господин Сараты — да и все его приближенные — были в таком ужасе от случившегося с северянкой, что совершенно забыли о ритуале имянаречения. Она-то и оказалась тем человеком, который про него вспомнил, когда прошло целых два месяца — гораздо больше дней, чем положено.

— Ну вот, его светлость и говорит: поступай как сочтешь нужным. — Стана рассказывала о событиях тринадцатилетней давности на ходу, опустив голову, прижимая к талии сложенные руки. Ее тихий голос звучал шепеляво из-за отсутствия доброй половины зубов. — У нас в те времена был другой клирик… Он не хотел даже прикасаться к мальчику, все твердил, что демоническому отродью благодать не положена. Я родом из поселка Калфа, до него из Сараты полдня пути… Мы с Давидом туда поехали на повозке и привезли ведунью. Она все и сделала как надо. Ионом его зовут, Ионуцем. Только он на это имя не откликается.

«Кто ты?»

— Это мы проверим, — проговорил Дьюла, обращаясь скорее к самому себе. На возмущенное фырканье Ады он внимания не обратил.

И вот граманциаш вернулся в заросший крапивой двор, куда его совсем недавно привел призрак старой собаки. Если не касаться Книги, здесь все выглядело заурядным, заброшенным. Он спрятал руки под мышки, ссутулился, вспоминая о недавнем испытании. Стана отперла дверь и из вежливости предложила гостям идти первыми, но Дьюла покачал головой, а Ада и вовсе делала вид, что ее тащат на аркане.

На первом этаже башни никто не жил; все вокруг было заставлено сундуками, покрытыми толстым слоем пыли, и она же висела, покачиваясь, в лучах света, которые наискосок падали из окошек под потолком. Комната такого же размера, в которую они попали, поднявшись по узкой лестнице, оказалась совершенно пустой и тоже очень пыльной. Хотя на полу виднелись цепочки следов — их вид встревожил Дьюлу, а Аду заставил с шумом втянуть воздух сквозь стиснутые зубы. Они мало напоминали человеческие, даром что оставившее их существо передвигалось на двух ногах.

И наконец, этажом выше…

— Ионуц, — тихонько позвала Стана, словно позабыв о том, как еще недавно утверждала, что мальчик не знает собственного имени. В ее голосе явственно звучала тоска. — К тебе гости.

В центре комнаты, озаренной светом из единственного окошка, прикрытого полупрозрачной занавеской, стояла кровать с темно-серыми льняными простынями и одеялом из грубой шерсти, чей узор в полумраке сливался в нечто непонятное, похожее на копошащийся змеиный клубок. У изголовья лежало не то пять, не то шесть подушек, расположенных так, чтобы обитатель комнаты мог устроиться на них со всем возможным удобством. Неподалеку от кровати стоял низкий деревянный стол, рядом с ним — табурет. На столе были какие-то горшочки, судя по запаху, с травяными отварами или мазями, несколько деревянных мисок, кувшин и ворох застиранных тряпок. К аромату трав примешивалась очень слабая, но все-таки ощутимая сладкая вонь нездоровья. Последним предметом обстановки был старый, окованный железом сундук в дальнем углу. На крышке сундука что-то лежало — присмотревшись к очертаниям, Дьюла предположил, что это неуклюже вырезанная из дерева птица или что-то очень на нее похожее.

— Ионуц, — повторила Стана, и существо на кровати открыло запавшие, почти бесцветные глаза.

Не зная наверняка, что перед ним мальчик, граманциаш бы этого ни за что не понял, как не догадался бы и о подлинном возрасте ребенка. Ионуц выглядел одновременно и старше, и моложе своих тринадцати лет: у него было узкое лицо с изящными чертами — тонким, выдающимся носом, причудливо очерченными скулами — и кожей цвета муки, сквозь которую даже в сумерках просвечивали сосуды. Волосы напоминали гусиный пух. Шея была тоненькой, как стебель цветка, а грудная клетка под льняной рубахой выглядела вдавленной, странно искореженной, как кувшин в руках неумелого гончара. Поверх шерстяного одеяла лежали тоненькие руки с такими длинными пальцами, будто в них имелось по лишнему суставу; все в нем казалось слишком длинным, вытянутым. Когда мальчик зашевелился и чуть приподнялся, стало заметно, что его хребет изогнут, словно кочерга, — он ни за что не смог бы лежать на спине без подушек в изголовье кровати.

«Кто ты?»

Бросив взгляд на Стану, которая пожала плечами с деланым безразличием и блеском в глазах, Дьюла подошел к кровати и сел на самый краешек. Ионуц обратил лицо в его сторону, однако граманциаш догадался, что эти бледные очи на самом деле мало что видят — быть может, какие-то зыбкие тени, не более того… Внутренне содрогнувшись, Дьюла взял себя в руки и распахнул Книгу.

Боли не было — разве что совсем немного, — и это подтверждало самую страшную из догадок.

Зато ему явилось нечто совершенно удивительное.

«Строго говоря, — объясняла когда-то Дракайна, — та форма Книги, которая кажется тебе естественной, вовсе не единственная из возможных. О да, ее так удобно держать в раскрытых ладонях, и она так плавно являет свои страницы… Но, для начала, они могут быть не прямоугольными, а какими-то другими. Разве не логично, например, что чья-то жизнь, полная любви, примет форму сердца? — Тут его наставница рассмеялась, и этот смех красноречиво свидетельствовал о том, что она на самом деле думала о любви и тех, кто ей поддавался. — Впрочем, это вовсе не предел. Сам переплет может быть иным — странным, невообразимым…»

Он читал множество свитков, фолиантов разной формы, громадных и крошечных, переплетенных спина к спине и похожих на гармошки. Но такое видел впервые: Книга Ионуца открывалась привычным способом, только вот не с единственной стороны, а со всех сразу.

И под передним обрезом притаился мир, в котором Ионуц был демоном, упавшим с девятого неба, застрявшим на полпути к земле — висящим вниз головой и полыхающим нестерпимо ярко, как звезда. Он был обречен так висеть до того самого дня, пока царь всех демонов, его повелитель, низвергнутый в бездну, не соберет наконец-то все осколки своих разбившихся вдребезги стеклянных крыльев и не воспарит, чтобы поменять местами Рай и Преисподнюю, чтобы начать все заново. И демон Ионуц не страдал, нет — он улыбался и грезил, он был полон надежды.

Под верхним торцом был другой мир, пусть и весьма похожий на ведомый Дьюле, и Ионуц там оказался хитроумным странником с хорошо подвешенным языком и белыми волосами, играющим на дудочке, вечно попадающим в неприятности. Он был слепым, но видел не хуже зрячего, поскольку, как и Дьюла, умел читать Книгу. Пожалуй, он делал это даже лучше, хотя не учился у Дракайны. Звали его иначе, но граманциаш решил, что это не важно.