Змейские чары - Осояну Наталья

«Все дело в телесных изъянах, — объяснила Дракайна, как-то раз заглянув через его плечо в свиток о внутриутробных болезнях. — Их существует великое множество, и нередко они никак себя не проявляют до того момента, когда упавшее в плодородную почву семя рождает новую жизнь».

«Значит, — спросил ученик, который позже сделался Дьюлой Мольнаром, граманциашем, — чудовища ни при чем?»

«Ну почему же… — Лицо наставницы было, как всегда, спрятано под вуалью, но он расслышал улыбку в ее голосе. — Где есть изъян, там и чудовище».

С чудовищем, губившим рожениц и младенцев, он не встречался ни разу, хотя об этом существе — точнее, демонице Самке — и был наслышан. После ее визита женщины сгорали от лихорадки в считаные дни, а иногда и часы; дети в возрасте от полугода до четырех внезапно начинали биться в конвульсиях с пеной у рта, корчить страшные рожи и кричать на непостижимых языках. Постепенно они слабели, их разум тускнел, и те, кому случилось выжить, оставались до конца отпущенных Фыртатом дней искалеченными. Самка была способна и на другие пакости — кажется, она даже могла свести с ума мужчину, но такое случалось редко.

И все-таки три женщины подряд! Три жены одного и того же человека. Четыре, считая первую, — пусть ее ребенок, судя по всему, и жив-здоров. Подозрительная избирательность и настойчивость. Чтобы ответить на вопрос, телесный ли это недостаток — разумеется, княжеский, а не чей-либо еще, — или демонический избыток, надо было все разведать как следует, и граманциаш решил не терять времени.

Он выглянул в коридор, проверяя, нет ли там слуг, караулящих чужака, и никого не увидел. Во дворце, похоже, строго соблюдали правила гостеприимства, и это означало, что, пока его не разыщут, чтобы позвать к князю, можно невозбранно шататься где захочется. В хозяйские жилые покои он вряд ли попадет — хотя кто знает? — но наверняка сумеет осмотреть залы для приема гостей, оружейную, библиотеку, если таковая имеется… Желудок требовал начать с кухни — ночью они с Адой едва успели перекусить какими-то лепешками, которых явно не хватило надолго, — но граманциаш приказал ему угомониться, укоризненно подумав, что за годы странствий пора бы уже привыкнуть к голоду.

Дьюла пустился в путь, легко касаясь кончиками черных пальцев каждой двери, некоторых стен, факелов в металлических держателях, перил… Он не открывал Книгу, чтобы прочитать ее как следует, лишь скользил по верхам, слышал отголоски повседневных забот и тревог, чей-то смех и плач. Течение жизни здесь ничем особенным не выделялось, и никаких признаков чудовища, угрожающего молодой княгине или кому-то еще, граманциаш не обнаружил. Но он и не рассчитывал, что загадка разрешится так просто и быстро.

Постепенно невидимые линии, штрихи и точки, оставленные повсюду, сливались в подобие карты, которая, разворачиваясь перед его мысленным взором, дорисовывала сама себя, открывая те части замка князя Флорина, где Дьюла еще не успел побывать. Он увидел, какая суета царит в огромной кухне и кладовых, в пиршественном зале, который готовят к празднеству; увидел клирика в белом одеянии, расставляющего на алтаре часовни ритуальные предметы, и хорошо одетого бледного юношу — жениха — во внутреннем дворе, беспокойно слоняющегося, среди приятелей, которые пытаются шутками его приободрить. Невесту спрятали где-то там, куда граманциаш пока не дотянулся. Решив все-таки перевернуть страницу, он поднял руку — и тут что-то показалось в дальнем конце коридора, где косые лучи солнечного света падали из невидимого окна.

Он замер, затаил дыхание.

— Лала?..

Огромная, лохматая, очень старая собака взглянула на граманциаша из-под косматой челки, а потом медленно повернулась и пошла прочь. Когда она исчезла из виду, Дьюла ринулся следом и едва успел заметить кончик печально опущенного хвоста за следующим поворотом. Граманциаш каким-то образом попал в часть замка, где не было ни души, и даже отголоски чужих страстей, речей, смеха и плача сюда не долетали. Вокруг стояла тишина, которую тревожило только его неровное дыхание и звук торопливых шагов…

Узенькая лестница спиралью уходит вниз, во тьму, и где-то там раздается скрип дверных петель, мелькает дневной свет. Дьюла на миг застывает на верхней ступеньке, чувствуя, как что-то странное происходит со временем. Прошлое и будущее исчезают, остается лишь растянутое до бесконечности «сейчас». Совсем как в пространстве за Текстом…

Он быстро спускается, открывает дверь и видит перед собой небольшой внутренний двор со следами запустения. Буйные заросли крапивы грозно шелестят, даром что ветра нет, но граманциаш не боится обжечься. С противоположной стороны двора высится одна из угловых башен замка, относительно невысокая, с единственным окошком на самом верху. К входу ведет узкая тропа, которой, судя по всему, пользуются достаточно часто, чтобы крапива ее не отвоевала, но от этой тропы веет тоской и печалью. Он подходит ближе, касается черными пальцами засова.

Башня, запертая снаружи.

Узкая тропа, крапивный дозор.

В давящей тишине граманциаш наконец-то открывает Книгу, и на него обрушивается камнепад.

«Кто ты?..»

— С вашей стороны, — укоризненно проговорил одетый в строгий темный кафтан высокий мужчина лет пятидесяти, упираясь кончиками напряженных пальцев в край стола, — довольно невежливо шляться по чужому дому без сопровождающего, забираясь в такие места, где вас явно не ждут.

— Простите, ваша светлость, — сказала Ада. У нее всегда плохо получалось изображать смирение, а на этот раз вышло и вовсе форменное безобразие: в зеленых глазах плясали шальные искры, уголки губ подрагивали от еле сдерживаемой улыбки. Происшествие ее очень позабавило; она же сама и подтолкнула Дьюлу отправиться на разведку, явно рассчитывая позже посмеяться над ним. — Это моя вина, я не должна была оставлять его в одиночестве. Но так сложилось…

— Да уж, — с напускной суровостью бросил Флорин и сел в свое кресло, чья высокая спинка была украшена резьбой в виде дерева с раскидистой кроной.

Дьюла и Ада, следуя примеру хозяина, тоже сели за небольшой стол, покрытый белой скатертью. Кроме этого стола и трех кресел — княжеского и для гостей, попроще — в предназначенной для разговоров наедине комнате больше ничего не было.

— Я бы попросил вас впредь так не делать. Но тогда вы подумаете, что я что-то скрываю. Право слово, меня предупреждали, что близкое общение с граманциашами заканчивается плохо, но я не думал, что это случится так быстро.

Он растерян, понял граманциаш. Растерян и весьма опечален.

Флорин оказался совершенно не похож на образ, возникший в голове у Дьюлы во время краткого рассказа Ады про пять жен. Он представил себе любителя плотских утех, на чьем облике излишества оставили неизгладимый след; вообразил печать сладострастия и порочный блеск в глазах, быть может, даже шрамы от множества язв — свидетельство перенесенных недугов, с которыми сталкиваются греховодники. Реальность оказалась иной: князь был поджарым, как гончая, с суровым, бледным лицом и седыми волосами, остриженными очень коротко по обыкновению тех, кто проводит в военных походах долгие месяцы. Дьюла наконец-то вспомнил, что, хоть Сарата находится довольно далеко от юго-восточного приграничья, Флорин только за последние пять лет успел поучаствовать не то в двух, не то в трех крупных военных кампаниях, как того требовала Тирская уния. Он и раньше воевал, следуя примеру отца и деда, — именно об этом говорил весь его внешний вид, а не о каких бы то ни было дурных наклонностях.

Он выглядел достойным правителем и человеком. Тем сложнее оказалось Дьюле выдавить из себя необходимые слова.

— Я действительно поступил неразумно, неосмотрительно. Однако вы и впрямь от нас кое-что скрываете, ваша светлость. По меньшей мере от меня.

Флорин уставился на него не мигая и вопросительно поднял брови. Открылась дверь, и в комнату вошла служанка с подносом, на котором источало пар что-то горячее, ароматное; князь, не глядя, взмахнул рукой и выгнал ее. Желудок граманциаша громко запротестовал.