Саманта Хант - Изобретая все на свете
Минуту я перевожу дыхание. Небо затягивает серым. Я опять вслушиваюсь в наши шаги.
— Президент Кливленд повернул выключатель в день открытия — один выключатель на девяносто шесть тысяч шестьсот двадцать ламп. И не важно, что здания были из парижской известки и пеньки. Совершенно неважно, что ни одно из них не простояло долго. Первое чертово колесо Ферриса и…
— Правда?
— Да, первое колесо Ферриса. Первая застежка-молния, содовая вода, швейная машинка, велосипеды.
Я замолкаю, чтобы отдышаться, но ей не терпится.
— А еще?
— О, всякие глупости. Фигуры рыцарей, выложенные из чернослива, Карта Соединенных Штатов целиком из сыра, еще одна, из канадского чеддера, весом в одиннадцать тон. И разные чудеса. — Я медленно зачитываю список, словно подсчитывая чудеса ярмарки на пальцах. — Был там гавайский вулкан, извергавшийся по расписанию. Движущаяся мостовая. Ожерелье Покахонтас. Немецкие эстрадные оркестры. Венские сосиски. Турецкие мечети. Леденцы. Кухня всех стран. Мальчик-обезьяна. Восемь оранжерей. Тридцатипятифутовая башня из калифорнийских апельсинов, океанский лайнер в натуральную величину. И я установил сто двадцать семь динамо для электрификации выставки, всех машин и экспозиций, даже для эдисоновской башни из лампочек, которые, как выяснилось, прекрасно работают на переменном токе.
— Показали ему, — говорит она.
— Да, — соглашаюсь я.
Мы переходим Геральд-сквер. Она рукой и плечом заслоняет меня от остатков праздничной толпы, все еще кружащей по городу. Мне легко в ее надежных руках. Я вытягиваю шею, глядя на вырастающие в высоту здания в центре города — густеющий лес небоскребов.
Когда мы благополучно преодолеваем Седьмую авеню, я продолжаю:
— Каждый из двадцати пяти миллионов посетителей после выставки захотел провести электричество в свой дом, так что мы с Джорджем получили работу. Мы запрягли Ниагарский водопад, — говорю я, выпячивая губы, потому что это — отдельная история, на которую у меня не хватит дыхания. — Конец истории, — говорю я. — Америка более или менее электрифицирована.
Некоторые старые истории интересны мне до сих пор. Другие, вроде этой, кажутся затертыми: ее столько раз пересказывали, что она потускнела от касавшихся ее множества жирных рук. Ветер подхватывает капюшон Луизы и сдувает его назад. Я останавливаюсь посмотреть, на что способен ветер. Эта история меня все еще интересует.
Она смотрит на меня и тянет за руку. Наша прогулка продолжается.
Я делаю один глубокий вдох.
— После Ниагары мне стало тесно в Нью-Йорке. Мне нужно было место подальше от людей. Нью-Йорк, я думаю, казался слишком опасным, слишком соблазнительным. Видите ли…
На мгновенье я готов объяснить, что произошло между мной и Джонсонами, как я чуть не потерял сердце. Но я останавливаю себя. Прикусываю язык. Что произошло между мной и Джонсонами? Почти невозможно собрать заново столь тонкие эмоции, тайны дружбы, биение сердечной боли.
— И вот в 1899-м я перебрался в новую лабораторию. В Колорадо. В Колорадо-Спрингс.
— В Колорадо, — подтверждает она, — я никогда не бывала.
— Ну, там красиво, хоть и грязновато. В первый день, выйдя из повозки, я тут же провалился в колею, такую глубокую, что там вполне мог потеряться ребенок. Меня с удивительной скоростью засасывало в грязь, а когда я стал выбираться, то понял, что колорадская глина твердо заявила свои права на мой правый ботинок. Унося на себе солидную порцию бульвара, я вырвался, оставив позади свой оксфордский ботинок и вступив в отель «Альта-Виста» босым. Я хочу сказать, там было превосходно. Я закрепил за собой кусок прерий и первым делом выстроил сарай с разборной крышей. Он стоял точно на восток от школы слепых и глухих — самое подходящее место.
— Чем вы там занимались? — спрашивает она.
Я улыбаюсь ее вопросу. Прохожу несколько шагов, прежде чем ответить:
— Молниями.
— Молниями? — в ее голосе сквозит удивление. — Не думала, что их пришлось изобретать.
— Ну, а вы знакомы с кем-нибудь еще, кто делал бы молнии?
— Нет.
— Я так и думал.
— Кроме матери-природы, — быстро добавляет она.
— Ну, да, кроме нее.
— Расскажите.
Мы расходимся с процессией из семи или восьми монахинь: их выдают черные одеяния и простые зимние пальто.
— Это было как будто вырвалась на волю невидимая конница, — говорю я ей. — Земля содрогалась. Я чувствовал ее дрожь. Я крикнул своему ассистенту Зито: «Я готов! Замыкай цепь!» И он замкнул. И медный шар, поднятый высоко над крышей лаборатории, стал собирать посланный Зито заряд, пока не собрал столько, что привлек внимание ионосферы Земли. Вообразите, Луиза. Совершенно роскошная молния ударила в небо над лабораторией и текла, текла, вырезая волшебные светящиеся зигзаги.
— Наверно, опасно?
— Так и было. Ужасно, — уверяю я девушку. — Я принял меры предосторожности: наклеил на подошвы ботинок шесть слоев пробки, так что мог безопасно наблюдать молнию, но волосы у меня встали дыбом от такого количества электричества. Кожа пошла мурашками. Молния выгнулась дугой по небу. Я поднял руки. Молния покачивалась, и я вместе с ней, пока, так же внезапно, как ударила, она не исчезла. Я был в ярости. «Нет, нет, Зито, нет!» — орал я, как никогда еще не орал на беднягу Зито. «Я же сказал, не размыкай цепь!» — и, возвышаясь на своих пробковых каблуках, я отбросил беднягу от механизма. И только тогда заметил — цепь оставалась замкнутой.
— Что же случилось?
— Тут же зазвонил телефон. Я ответил. «Что вы такое делаете, бога ради?» Они были очень сердиты. «У нас здесь перегорели динамо, и весь город остался без света». Ох, что они мне наговорили! Видите ли, это звонили из электрической компании.
— Ага, так тогда в отеле был не первый раз, когда вы оставили без света сотни людей.
— О, небеса, нет. Конечно, не первый.
— Так вы создали молнию?
— Да. И я думал: если я могу сделать молнию, может быть, я смогу управлять погодой, помогать фермерам.
— Очень умная мысль.
— Умная, но неверная. Молния не вызывает дождя. Все гораздо сложнее.
— А, — говорит она. — А все-таки вы сделали молнию. Единственный, кого я знаю, кто может такое.
Воспоминание о близости молнии придает мне силы. Я продолжаю разговор.
— Вскоре после того я стал получать сообщения с Марса, и тогда начались неприятности.
— С Марса? — она выдавливает слово так, будто планета застряла у нее в горле.
