Саманта Хант - Изобретая все на свете
Я делаю отчаянную попытку позвать ее, мою птицу, но дыхание нечистое и слабое.
— Ой-ой! Да.
Вот опять, трепыхание под ребрами и ужасная боль. Трепыхание? Я опускаю взгляд к себе на грудь. Не она ли там бьет крыльями у меня за грудиной? Тридцать три этажа бросаются навстречу моему взгляду. Я нездоров. Ее здесь нет, а я почти не могу дышать.
— Луиза…
Дыхания не хватает. Мне уже не хочется оставаться на оконном карнизе, и я с некоторым трудом перекидываю ноги обратно в комнату, на пол. Я прислоняюсь к кровати.
— Луиза?
Она не смотрит на меня. Я прижимаю руки к груди. Вдох дается с трудом. Что-то изменилось, думаю я. Да. Мое качество. Я болен.
— Мне понадобится ваша помощь.
— Вам нужен врач? — спрашивает она, немного опомнившись.
— Врач? Нет. Мне нужна ваша помощь, чтобы добраться до Брайант-парка. У меня там назначена встреча. С птицей.
Я уже много дней не виделся с моей птицей, с самого Нового года. Неудивительно, что мне не по себе.
— С птицей? Прямо сейчас, сэр?
— Да. Боюсь, что прямо сейчас. Вы можете мне помочь?
Стоять не очень легко, но чувствую, как что-то поддерживает меня.
— Сэр? — говорит она. — Да.
Волосы у нее всклокочены, шапка черных кудряшек и завитушек.
— Пожалуйста.
— Мне вовсе не трудно…
— Я немного нездоров, — объясняю я, не дожидаясь, пока она закончит. — А вы тоже любите голубей, правда? Да. Я подумал, вы могли бы мне помочь.
— Я действительно люблю голубей, только не диких, как ваши.
У меня срывается дыхание.
— Какая разница?
— Никакой. Срок жизни. Дикие птицы не так уж долго живут.
Луиза встает и начинает сгребать лавину бумаг, которую она спустила с моего стола.
Ее слова увеличивают мою панику.
— Я прошу не совета специалиста, а только помощи. Я много лет кормил голубей в Брайант-парке. Не знаю, что с ними станется, если я пропущу день.
— Понимаю, — говорит она. — Я вам нужна, просто чтобы покормить птиц.
— Если бы так просто. Беда в том, что мне нужно туда дойти, а я чувствую некоторую слабость. Вас не затруднило бы проводить меня в парк? Я с радостью оплачу потраченное вами время.
— Проводить вас?
— Да.
Я жду. Беспокойство сменяется на ее лице радостью заговорщика.
— С удовольствием. И не надо мне ничего платить. — Она заправляет прядки волос за ухо. — Где ваше пальто? — спрашивает она.
И, таким образом, медленно-медленно, мы отправляемся в парк. Сердце у меня все еще как будто немножко отдельно от тела, но зато оно счастливо отправиться в путь к птице, которую оно любит.
В одной руке у Луизы пакет с арахисом и зерном. Другую руку она держит твердо, как костыль, на который я могу опереться. Мне противно находиться так близко, но выбора, похоже, нет. Меня шатает.
— Мистер Тесла, — доверительно говорит она, — у вас нездоровый вид. Вы уверены, что вам стоит выходить? Может, вы бы легли?
— Я с каждой минутой чувствую себя сильнее.
В этих словах даже есть доля истины.
Мы продвигаемся медленно, как будто наша противоположность работает против нас. Высокий и маленькая. Старый и молодая. Мужчина и женщина. Холодный воздух мучителен для моих легких. Но мы идем. Она остроумно задрапировалась в длинный красный плащ со свободным монашеским капюшоном.
— Из бюро находок, — поясняет она. — Маскарадный костюм, чтобы выбираться из отеля в рабочее время.
На улице холодный воздух немного оживляет меня. Его свежесть — как приятный шок. Я задерживаю дыхание, когда девушка начинает разговор.
— Что будет дальше? — спрашивает она, когда мы переходим Восьмую авеню.
Я понятия не имею, о чем она говорит.
— Пардон?
— После Катарины и Роберта.
Я довольно шумно выдыхаю. Хотел бы я знать, откуда в Нью-Йорке взялась эта девушка. Я мгновенно оглядываю Луизу в ее красном плаще.
— Вы хотите сказать — в моей жизни?
— Да.
— Кое-что было, — говорю я, догадываясь, как она намерена получить с меня плату — рассказами.
На улице жестокий холод, но воздух у меня в легких расшевеливает то, что там застоялось. Стараясь экономить дыхание, я начинаю.
— В то время шли сражения.
— Война?
— Нет, милая. Сражения между переменным и постоянным током. В сущности, битва за деньги. Может быть, теперь в это трудно поверить, но Эдисон — вы знаете, кто такой Томас Эдисон?
— Конечно.
Она смотрит прямо вперед.
Я ее оскорбил. Прошло много времени с тех пор, как я был так близко от другого человеческого существа. Я забыл, как вытекают из них эмоции, пачкая воздух печалью, злостью, радостью.
— Он отстаивал постоянный ток. Он не верил, что его изобретения могут работать на переменном.
— А кто защищал переменный ток?
Я прокашливаюсь.
— Джордж Вестингауз и я. Я его изобрел. Он его у меня купил.
Она улыбается и крепче вцепляется в меня.
— И кто победил? — торопливо спрашивает она.
— А как вы думаете? — Я вздергиваю подбородок — монумент, озирающий крыши зданий.
Она останавливается, задерживается на углу перед светофором. Я рад передышке. Я глубоко дышу. Она смотрит на меня. Я стараюсь выглядеть выше обычного, когда она устраивает мне тщательный осмотр, с головы до ног, будто я лошадь, на которую она собирается сделать ставку.
Как забавно стареть. Я, осознав свою позу, чуть усмехаюсь, но молчу. Светофор открывает нам проход.
Она снова угадывает, на этот раз тихо:
— Вы?
— Понимаю, в это трудно поверить.
Несколько шагов мы проходим молча. Она могла бы взглянуть на протертый воротник моего пальто и понять, что я не победитель.
— Я имел в виду, что победил переменный ток. А не я. Он работал лучше.
Наши подошвы звенят по тротуару, как по льду пруда. Низкие каблучки лодочек Луизы тихонько щелкают по асфальту.
Бывают дни, когда я забываю, как надежно я забыт.
Я крепче сжимаю ее локоть.
— Мы с Вестингаузом перебили у Эдисона заказ на электрификацию выставки в Чикаго. Всемирной авставки. Это было в 1893-м. В тот год Америка вышла из Темных веков. До ярмарки очень мало у кого было электричество, но двадцать пять миллионов человек приехали в Чикаго и увидели Белый Город — многие из них впервые в жизни ехали поездом. До тех пор они знали только темноту. На выставке не было ничего темного. Двести ослепительно белых зданий, колоннад, куполов, башен, дворцов — и все освещено переменным током.
