Саманта Хант - Изобретая все на свете
— Да-да, уезжаю, — буркнула она, устав от вечных подозрений.
— Потому, значит, ты и собрала чемодан к отъезду, а?
— Конечно, Уильям. Именно поэтому.
Она повернулась к вскипевшему чайнику и закончила начатое дело. Когда чай был готов, она оглянулась, думая, что застанет Уильяма на том же месте. Она ошиблась. В кухне она была одна. Пощелкивала горячая духовка. Она отнесла чай наверх, решив, что он вернулся в спальню, но и там было пусто.
— Где ты, Уильям, — позвала она. Ответа не было. — Уильям?
Должно быть, он все-таки решил пойти на работу. Она вернулась вниз и поставила чашку на стол, посластила чай и стала пить сама. Заново планируя день, отрезала себе кусок хлеба на завтрак. В кухне без Уильяма было спокойно и мирно, и она очень удивилась, когда через несколько минут он вернулся оттуда, куда уходил — из дровяного сарая — с топором в руках. Для нее стало полной неожиданностью, что он поднял топор и двадцать шесть раз опустил его на череп Тилли, прежде чем уронить окровавленное орудие и подойти к соседскому дому, чтобы сообщить соседям.
— Я это сделал. Пришлось. Теперь меня повесят.
Но Уильям ошибся. Заголовки газет, подкупленных Эдисоном, гласили: «Кеммлера вестингаузили!», а статьи описывали, как пламя вырвалось у него из головы, как из-под ногтей шел пар, как Кеммлер стал первым человеком, убитым электрическим стулом, действующим на переменном токе и изобретенном Гарольдом Брауном, служащим некого мистера Томаса Эдисона.
ГЛАВА 9
Что касается скрытого смысла этого прекрасного сна, я его не понимаю, но ведь я ничего не понимаю.
Генри Адамс, Всемирная выставка в Колумбии 1893 г.Она была еще не готова для испытания на людях.
Подошвы ботинок врезаются мне в бедра. Я стою на коленях, раскачиваясь взад-вперед. Пульс. Мне придется притронуться к ней. Я на мгновенье закрываю глаза, собираясь с духом, и сжимаю ее запястье между большим и указательным пальцем. Заряд еще кружит где-то рядом, и что-то меняется от этого прикосновения. Моя голова падает на плечо.
— Луиза.
Она говорила, что так ее зовут. Пульс бьется у нее на запястьи. Девушка жива. Я выпускаю руку и перевожу дыхание, вытирая пальцы, стирая ее микробов на ковер.
Потом я в смертельной тревоге жду ее рассказа. Я готовлюсь услышать ее отзыв об установке. Вероятно, меня тревожат и возможные последствия, если разряд застрял у нее в суставах или обжег ее мысли. Для меня совсем нежелательно внимание дирекции отеля. Финансы мои в полном беспорядке, и если мне придется снова переезжать, работа застопорится.
Ее глаза движутся под веками. Это лучше, чем полная неподвижность, в которой я застал ее. Луиза. Любопытная девица. Два визита за одну неделю. На два больше, чем я получил за последний год, хотя вряд ли взлом комнаты можно официально назвать визитом. Я дотягиваюсь до полотенца и делаю из него подушку ей под голову. У нее чуть подергиваются мышцы щеки: кожа покраснела. Я отключаю аппарат. Рот у нее приоткрывается, и я слышу дыхание. Не могу сказать, что жалею о вмешательстве девушки. Хочется только, чтобы она очнулась и рассказала мне, что с ней произошло, рассказала, что она там видела.
Медленно тянутся минуты. Я трогаю ее за плечо тупым концом карандаша.
— Эй? — говорю я прямо ей в ухо.
Веки у девушки вздрагивают, достаточно, чтобы впустить внутрь немного света. Она шевелится. Я чувствую, как возвращается в комнату ее сознание. Слышу, как она глотает воздух и совсем неожиданно приходит в себя. Садится рывком, с круглыми глазами.
— Пожалуйста, не говорите никому!
Вот первые слова, которые срываются с ее губ.
Я молчу.
— Пожалуйста, — упрашивает она. — Я потеряю работу. Я только посмотрела.
Этого преимущества я не учел. Я думал только о своих неоплаченных счетах и об устроенных мной перебоях в подаче энергии.
— Как вы себя чувствуете? — спрашиваю я.
Она осматривается по сторонам, словно думает найти здесь ответ.
— Все в порядке, — говорит она.
— Что вы чувствуете? — я продолжаю опрос.
— Я очень боюсь, что вы расскажете управляющему о том, что я была у вас в комнате, и я потеряю работу.
— Ваш секрет, — говорю я ей, — останется при мне, пока мой… — Я указываю на аппарат. — Останется при вас.
Она поднимает на меня глаза. Она согласно кивает.
— Аппарат, — говорит она.
— Аппарат, — говорю я.
— Да. — Она немного успокоилась и почти шепчет: — Я чуть не забыла.
— Что произошло, когда вы его включили?
— Я была живой, — говорит она. — Что это?
— Не могу вам сказать. Он еще не готов.
— Но мне вы можете сказать. Я никому не проговорюсь.
— Нет, боюсь, что не могу.
— Почему?
— Слишком опасно.
— Опасно?
— Да.
— Хм-м.
Она поджимает губы, словно ищет способ обойти опасность. Поворачивается ко мне лицом, подтягивает колени, пряча их под пышной юбкой горничной. Несколько прядей ее темных волос прилипло к губам, так что через все лицо протянулись тонкие линии. Она их, кажется, не замечает.
— Но я ведь уже знаю, разве нет?
— Ну, если вы уже знаете, тогда мне и объяснять ни к чему. Ну вот. Вы отдохните здесь, пока не почувствуете себя лучше.
У нее немного озадаченный вид. Она молчит, но в голове что-то просчитывает, перебирает.
— Я не понимаю, — говорит она.
— Да, я знаю, — отвечаю я, пользуясь преимуществом над ее взбаламученными мыслями. Я вскакиваю с коленей на ноги. Должно быть, я перекрыл подачу крови в сосуды ног, потому что, встав, чувствую себя немного неуверенно. Пока она сидит на полу, приходя в себя, я подхожу к окну и закидываю ногу на подоконник. Что-то не так, вены в моей ноге словно залили цементом. Я, не обращая на них внимания, подтягиваю вторую ногу. Я нужен птицам. Вчера вечером у меня появился новый пациент, тоже со сломанным крылом. Его контрабандой доставил мне под ливреей помощник официанта. Когда я уже наполовину за окном, а наполовину внутри, что-то изменяется; онемение сдвигается, бросаясь прямо ко мне в середину.
— Ой-ой-ой!
Да, верно. Я леденею. Вот оно. Отчетливая боль от середины туловища к плечам. Возможно, я что-то подхватил. Не надо мне было трогать эту девушку.
Голубь, увидев меня на подоконнике, опускается рядом, и я держусь, пригнув голову, протискиваюсь под рамой.
— Хуу-ху!
Я делаю отчаянную попытку позвать ее, мою птицу, но дыхание нечистое и слабое.
