Карен Миллер - Утраченная невинность
В глазах Даррана он увидел отражение собственной боли.
— Доставили, ваше величество, еще вчера. Вы в то время были заняты. Я оставил вам записку в библиотеке на столе, разве вы…
— Я туда уже несколько недель не заходил. — Он давно мечтал ознакомиться с несколькими бесценными книгами, которые, как считалось, некогда входили в собрание самой Барлы, но времени на это совершенно не было.
— Не расстраивайтесь, ваше величество, — мягко утешил его Дарран. — Ваши книги и свитки никуда не денутся. Как только появится свободное время, они будут вас ждать.
Гар настолько устал, что доброта старика растрогала его чуть ли не до слез. Он на ходу хлопнул его по плечу и вышел из Башни.
* * *Фамильная усыпальница Торвигов была построена на территории дворцового комплекса сразу после раскола Тревойла. Архитектором выступил основатель Дома Торвигов, король Климон, который одержал победу в состязании магов и обеспечил себе и своим потомкам право именоваться Заклинателями Погоды, жить во дворце и хоронить своих покойников в величественной мраморной усыпальнице, украшенной родовым гербом — молнией, перекрещенной обнаженным мечом.
Помещение, которое Гар выбрал в качестве последнего пристанища для своей семьи, было небольшим. Оно казалось ему… подходящим. В конце концов, они были очень близки при жизни. Зачем же разлучать их в смерти? Сейчас он метался по тесному склепу, как муха, попавшая в горшок из-под меда, и даже не заметил, когда ушиб колено об угол каменного, пока пустого гроба. Он старался не смотреть на три мраморные заготовки, доставленные в склеп и закрепленные на деревянных подставках. Одна мужская фигура, статью напоминающая короля. Одна женская, в одеяниях королевы. И, конечно, хрупкая фигурка юной девушки, из которой должна была получиться мраморная Фейн. Он поежился. Эти незаконченные заготовки, лишь приблизительно напоминающие фигуры людей, пугали его еще больше, чем мертвые тела родителей и сестры.
Внезапно почувствовав усталость, он присел на скамью, вырубленную в дальней стене склепа, и спрятал лицо в ладонях.
Страшно.
Задача, стоявшая перед ним — магическое сотворение живых лиц из бездушного камня, — была последним, что он мог исполнить для них в этой жизни. Пройдут годы, и он тоже умрет и ляжет рядом с ними в этой небольшой холодной комнате, и незнакомые люди станут приходить и смотреть на его творение, и будут верить, что такими они и были.
Гар поднял голову и посмотрел на изваяние, которое должно было стать его сестрой. На месте лица — гладкая белая поверхность. Ее предстояло превратить в лицо Фейн. Каким он его сделает, таким оно останется навечно. Можно сотворить нос крючком, толстые губы, маленькие, как бусинки, глазки, кустистые уродливые брови. И щеки, изъеденные оспой. И перекошенный подбородок. Через внешнее уродство он мог бы передать убожество ее духовного мира, и никто бы ему не помешал. Она уж точно не помешала бы. Потому что мертва.
Закрыв глаза, Гар увидел Фейн как живую: блестящие на солнце золотистые волосы, ясные голубые глаза, в которых так часто озорство сменялось злобой; звонкий смех, похожий на звук серебряного колокольчика.
Он встал. Подошел к изваянию, которое должно было превратиться в мраморную Фейн, и, отбросив всю боль, все неприятности, которые она ему причинила, отбросив глубокую апатию, начал произносить магическую формулу трансформации.
Из глубин сознания мощно и неудержимо поднялась волна слов, и они полились из уст подобно потоку, сметающему все страхи. Из какого-то неведомого внутреннего источника изверглась сила, наполнившая каждую жилку в его теле, и через кончики пальцев излилась на ждущий холодный мрамор. Под его ладонями поверхность камня порозовела и засветилась мягким, теплым светом — магия трансформировала мрамор в образ, соответствующий воспоминаниям.
Когда все закончилось, и перед ним лежала спящая Фейн, он наклонился и холодными живыми губами коснулся ее теплого каменного лба. Потом, прижавшись щекой к ее каменной щеке, начал шептать в изящное мраморное ушко:
— Я мог сделать тебя уродиной, но не стал. Запомни это, сестренка. Знай, что я все еще люблю тебя, и смирись: ты не победила. Магия принадлежит мне. Я не искал этой силы, и все же она пришла ко мне. Я не заслуживал того, чтобы стать Заклинателем Погоды, но стал им. Все это сделала Барла, а не я. Мне жаль, что ты умерла, но я не предам память отца и не отвергну ее дары, как бы тебе этого ни хотелось.
Внутри черепа, в области, расположенной позади глаз, возникла сильная боль, через несколько секунд ставшая невыносимой. Плоть расплачивалась за мощное излияние магической силы. Но Гаром овладело чувство триумфа, он был уверен в успехе и твердо решил довести дело до конца. Усилием воли он превозмог боль, чтобы исполнить святой долг перед родными.
Он не сумел с первого раза представить себе лицо матери с той же ясностью, что и лицо Фейн; очевидно, начиналось истощение сил, и все задуманное оказалось под угрозой. Не обращая внимания на мучительную боль, он заставил себя вызвать из памяти ее четкий образ и сопроводил воспоминание повторной волной магической энергии, выбросив ее на мрамор. Наконец, мать лежала перед ним — пушистые загнутые ресницы, загадочная улыбка на губах… У Гара от боли раскалывалась голова; он положил ее матери на грудь и дрожащими пальцами гладил твердые белые волосы. Казалось, что в могильной тишине склепа раздается ее голос… что она поет красивую старую колыбельную песню о любви и разлуке. Он мог бы лежать так вечно, но дело еще не было завершено.
Его ждал отец — строгий и веселый, мягкий и сильный.
На этот раз магия выходила наружу, жалобно скуля, словно дворняжка, которую пытаются вытащить из сточной канавы. Никакого бурного излияния — тонкая струйка, какой вытекают остатки воды из перевернутого бочонка. Задыхаясь и обливаясь потом, он чувствовал, что внутри, под кожей, его пронизывает резкий ветер, подобный тем, что случаются у Эшера дома накануне шторма, но боролся, вызывая силу, кричал и требовал, чтобы она подчинилась. Мрамор под его дрожащими пальцами кипел и пенился, но лицо отца перед внутренним взором никак не могло обрести четкость. Оно расплывалось, ускользало, уходило из фокуса, и Гар не мог вспомнить его, увидеть и запечатлеть любимый образ в камне.
— Я это сделаю! Сделаю! — кричал он. — Элекфа то рану! Рану! Рану!
Слова древнего заклинания сотрясли воздух склепа. Он почувствовал, как магия разъедает вены, словно кислота, и опаляет плоть. Глубоко внутри оборвалось что-то натянутое до предела, разум сдавило, словно чудовищными тисками. Мысли исчезли, вместо них в голове воцарилась бесконечная пустота.
