Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)
— Вы? Ах, да, конечно. Война…Ветеран…
— Ветеран, говоришь, — хихикнул дядя Витя: Ну, ладно. Хочешь посмотреть, как я живу?
— Хочу, — Антону этот вопрос давно не давал покоя.
— Тогда — залезай, — предложил дядя Витя и полез по лестнице.
Чердак поразил Антона. Он был достаточно благоустроен для такого жилища, но все равно было хорошо видно, что его хозяину наплевать на все и на самого себя тоже. Щели в крыше и стенах были заткнуты тряпьем и заклеены скотчем. Имелось какое‑то подобие кровати, непонятно из чего сделанное и застеленное какими‑то разноцветными тряпками. Под кроватью Антон заметил большой, кованый сундук, покрытый старинным орнаментом. Стола не было. Никакой другой мебели не было вообще. Не было и посуды. На гвоздях, торчащих из стены, висело несколько ветхих рубашек. Новая рубашка и спортивные штаны — подарок Антона были сейчас на старике.
А еще на чердаке вместе с дядей Витей жила туча голубей. Они запросто садились к нему на плечи и на руки. Он не обращал на них никакого внимания. Но, что странно (Антон, как человек брезгливый сразу это заметил), голуби словно бы не летали ни над постелью, ни над дядей Витей. По крайней мере — и он и постель были абсолютно чистыми.
Собравшись с мыслями Антон начал задавать вопросы.
— А почему у вас нет ни стола ни посуды?
— Потому, что я не готовлю. Ем то, что люди дадут. Ты же меня знаешь.
— А вам зимой тут не холодно?
— Было холодно, вот я щели и заклеил. Выпросил у кого‑то скотч и заклеил.
— А бреетесь где?
— У профессора бреюсь (старик имел в виду дедушку Лейлы, с которым они были большими друзьями). У него я, кажется, скотч и выпросил.
— А голуби не мешают?
— Не — ет. Наоборот, мне с ними веселей. Я с ними разговариваю, а они меня слушают и слушаются.
— А постель, наверное, часто обметаете?
— Нет, они просто туда не гадят. И на меня не гадят. Голубь — птица добрая.
— А какой у вас красивый сундук.
— Даже не думай. Я его тебе не отдам, не продам и ни на что не поменяю. И украсть его у меня тебе не удастся. И отобрать тоже.
— Да, вы что? Да, разве я мог? Да, я… — Антон действительно похвалил сундук без всякой задней мысли.
— Ну, ладно, верю. Это я так, на всякий случай, успокоился дядя Витя.
— А давно вы здесь? как вы остались без жилья? — Антон не мог не затронуть этот вопрос.
— Я здесь давно. Даже очень. А как я остался без жилья — это история долгая. У меня его никогда толком и не было, жилья‑то. А ты странный. До тебя мало кто меня об этом спрашивал. А тебе не все равно. Я таких как ты сразу вижу. Ты, наверное, и Её видишь?
— Её? — насторожился Антон.
— Женщину в черном. Странная женщина. Где бы я ни был (а был много где), везде я ее встречаю. И ни по одному разу, а каждый день по несколько. Интересно, сколько ей лет. Ты же не местный?
— Да.
— И там, где ты раньше жил, ты ее видел?
— Да.
— И здесь?
— Да.
— Ты видишь только ее?
— Нет.
— И я — нет. Я вижу ее, мужчину и ангела. А ты?
— И я.
С тех пор дядя Витя стал перебрасываться с Антоном несколькими фразами, кроме своих дежурных. А парень, в свою очередь, стал чаще и разнообразнее подкармливать старика. Он даже несколько раз попытался благоустроить чердак, но безуспешно — дядю Витю все вполне устраивало и так. Однажды Лика застала Антона за тем, что он стирал дядю Витю в ванной.
Для старика такая дружба была нетипична — просил он у многих, но общался с немногими.
Марина стояла в кабинете директора, прямо перед столом Александры Сергеевны. Никаких особенных чувств она по этому поводу не испытывала, а о приличествующих данной ситуации даже не вспомнила.
Директриса взирала на нее с видом строгого, но справедливого старшего друга. Она была готова к доверительной беседе, желательно, со слезами. И обязательно — с раскаянием. Девочку нужно было вернуть на путь истинный, пока не поздно. А кто же это сделает, как ни она? Сесть Марине она не предложила.
Марина смотрела на свою учительницу математики сверху вниз и ждала, когда та первая начнет разговор. Сама она со свойственной ей прямолинейностью о причине такого внимания к собственной персоне даже не догадывалась.
Наконец Александре Сергеевне надоело держать паузу. Такое явное невнимание девочки к собственной судьбе несказанно возмутило ее, но вида она не показала. Улыбнувшись слащавой улыбкой директриса начала:
— Мариночка, ты, конечно же, догадываешься, почему я тебя сюда позвала.
— Нет, — ответила девушка. Но, сразу спохватилась:
— А — а, вы об этом. В олимпиаде по русскому я участвовать не буду. Пусть Арсланова идет — она пишет совсем без ошибок. Ну, или — Шеметова, она тоже грамотнее многих.
— Шеметова? Арсланова? Да, ты знаешь, какие у ни оценки? — возмутилась директриса.
— Так, дело же не в оценках. У меня с русским неважно.
— Ну и что? Разве я могу послать на олимпиаду двоечниц?
Александра Сергеевна отметила про себя то, что Марина сказала о неважности оценок. Похоже, ее парень уже начал на нее дурно влиять. А вслух она продолжила:
— Нет, Мариночка, ты не угадала. Я тебя вызвала совсем не по этому. Сначала я хотела пригласить твоих родителей, но потом подумала, что ты девочка умная и все поймешь сама. Я понимаю, что в твоем возрасте девочки начинают интересоваться мальчиками и совсем забывают об учебе. А потом спохватываются, да уже поздно. Ты понимаешь, к чему я это?
Директриса вкрадчиво улыбнулась. Про себя она уже рвала и метала. Лицо Марины оставалось все таким же непроницаемым. Александра Сергеевна сделала для себя вывод, что девочка уже научилась притворяться. А разве это можно делать с учителями, которые желают ей только добра? Вдобавок, это сильно затрудняет им работу.
— Нет, — ответила Марина.
— Мариночка, не пытайся меня обмануть, у тебя ничего не получиться. Я знаю, что ты все прекрасно понимаешь. У тебя ведь есть мальчик. Верно?
— Да. И что? — девушка действительно искренне не понимала, чего от нее хотят.
Литературы по психологии она не читала. С детства родители старались как можно плотнее набить нужными с их точки зрения ее знаниями. Увы, знание жизни в их список не входило. И они не понимали, что растят ущербное дитя. Напротив — они считали, что именно такой человек — вооруженный знаниями множества фактов и даже не задумывающийся о нюансах человеческих отношений, и есть венец творения, обладающий всеми возможными добродетелями.
А плод такого воспитания — Марина продолжала стоять возле директорского стола и недоумевать.
