Ольга Малашкина - Три смерти и Даша (СИ)
Наконец он уложил Катю, лег сам и тут же заснул. Но и в этот раз он проспал недолго: Кате видимо стало скучно, и она запела. Пела она долго. Голос у нее был, конечно, не оперный, но и не режущий слух. И репертуар был богатый: от русских народных песен до русского рока и стихов из книги "Творчество душевнобольных". Под Катино пение Рома и уснул.
На этот раз ему удалось поспать по дольше. Он проснулся от того, что Катя тронула его за плечо. Она сидела перед ним на коленях и пристально смотрела на него. "Ром", — сказала она: "Знаешь, я так его любила. Он был для меня самым лучшим. У нас все было так хорошо, я даже не думала, что так бывает. Только он всегда меня ревновал. Я думала — потому, что любит. А когда мы сюда переехали…Каждый день — общение с психами…Тут он и сам с катушек съехал. В нем изначально что‑то такое было. Я заметила это при первом знакомстве. Он мне еще тогда жутко не понравился. Но, кому, как не мне знать, что абсолютно нормальных людей не бывает. Этим я себя и успокаивала. А он ревновал все сильнее и сильнее. Причем — на пустом месте. Надо было госпитализировать его раньше. Только, я не хотела. Знаю же, что это — клеймо на всю жизнь. И однажды он набросился на меня с ножом", — Катя потерла шрам: "Кстати, это не единственный мой шрам. Хочешь, покажу другие? Не хочешь? Ну, дело твое. После этого его отвезли по месту работы. История облетела весь город. Даже в газете об этом писали. Чертовы журналисты! Весь город смеялся. Как же: психиатр попал к себе на работу. В качестве пациента. Только в больнице никто, кроме практикантов, не смеялся. Все, слава Богу, понимали, насколько это страшно. А он умер через несколько дней. Аллергия на лекарство. Кто же знал…? С тех пор я кричу по ночам. Кричу так, что просыпаюсь. Если бы кто‑то меня будил до того, как я начну кричать, мне было бы легче."
Катя плакала. Рома взял ее за руки и посмотрел ей в глаза. "Успокойся, Кать, не надо плакать. Я все знаю. Все уже давно позади. Ну, не плачь." Он действительно хорошо знал эту историю. Вся больница знала, что Катин муж сошел с ума и умер там. И ничего смешного. Безумный психиатр — это страшно. И, каким бы противоестественным это ни казалось — никто из них от этого не застрахован.
Если бы это было в его силах — Рома бы защитил Катю ото всего и, прежде всего, от самой себя. А еще — от жутких воспоминаний и снов. Он обнял ее, прижал к себе и стал укачивать: "Не плачь. Все будет хорошо."
"Обещаешь?" — Катя умиротворенно улыбнулась сквозь слезы.
На этот раз они оба проспали до позднего утра (эта богатая событиями ночь была с пятницы на субботу). И снова утром Катя разбудила Рому. Она в очередной раз забыла, где она, а когда вспомнила, то безуспешно попыталась привести в порядок свой измятый наряд и незаметно уйти.
"Кать, утюг и гладильная доска в шкафу. Пойдем завтракать", — сказал ей Рома.
За завтраком Катя задавала много вопросов. Вчерашнего дебоша она явно не стеснялась.
— Ром, а как я к тебе попала? Я ничего не помню?
— Да, встретил тебя на улице в таком состоянии, что побоялся там оставить без присмотра. И давно у тебя начались такие проблемы?
— Проблемы? Какие проблемы?
— С алкоголем.
— Проблемы начались вчера. Только, я не помню, какие конкретно. Я ничего не помню. Но я не алкоголичка.
— Кать, все так говорят. Это один из первых признаков. Ты меня пугаешь.
— А тебе не все ли равно? Я, вроде — совершеннолетняя.
— Нет, не все равно! Мне не безразлично!
— Ой, Ром, не кричи так громко — у меня голова болит. У тебя есть какие‑нибудь таблетки?
— Есть.
— Давай. Так, говоришь, я тебе не безразлична? — Катя кокетливо улыбнулась. Рома давно не видел ее такой.
— Не безразлична. А что все‑таки случилось?
— Ничего. Вернее, случилось, но давно. Годовщина смерти моего. Странно, вроде — давно отболело, а успокоиться вчера я никак не могла. Ходила из угла в угол. Хотела выпить успокоительного посильнее или антидепрессантов, но вспомнила подругу, которая умерла от передозы психотропными, и не стала. До сих пор не знают, это была случайность или самоубийство. Настроение у меня упало еще сильнее, и я пошла за выпивкой. Одну бутылку я выпила прямо возле магазина. А дальше я ничего не помню. Странно. С чего бы я отключилась, да еще так быстро? Хотя, по моему, я все‑таки пила какие‑то таблетки. Поэтому и не помню, что было дальше.
Катя тяжело вздохнула. Рома почувствовал себя моральным уродом. Зачем он спрашивал? Она же вчера рассказывала что то такое.
— А дальше ты сидела на скамейке с какими‑то мужиками и рассказывала им про ликантропиков.
— Правда? О, Гос — споди…Весело.
— Кать, извини. Ты же вчера рассказывала. Я мог бы и догадаться.
— Ничего страшного, ты не обязан угадывать чужие мысли, даже мои. Мне все равно нужно было выговориться. Вот, и выговорилась, даже — два раза. Или — три, если считать тех мужиков. Кстати, я совсем не помню, что я тебе рассказывала. Помню только, что мы обнимались. А дальше опять не помню. Мы только обнимались?
— Нет.
— Нет?!
— Еще ты меня поцеловала.
— И все? Так, что — ничего не было?
— Нет.
— Нет?!
— А в чем дело? Ты чем то недовольна.
— Нет, я всем довольна. Особенно — твоей порядочностью, — Катя лукаво посмотрела на Рому.
— А ты хотела бы, чтобы было по другому?
— Не знаю. Все равно бы я ничего не вспомнила.
— Хорошо, в следующий раз учту все твои пожелания и замечания.
Рома, мягко говоря, очень удивился. Обычно Катя не проявляла ни к кому интереса сама, ни с кем не заигрывала даже в шутку. От любых же проявлений интереса к ней (надо ли говорить, что весьма многочисленных) тут же закрывалась. Со всеми, кроме больных, она держала дистанцию, даже подсесть к себе поближе не позволяла. Надо ли говорить, что Рому это очень огорчало.
После того, как он увидел в ней человека, она стал интересна ему. А еще ему однажды показалось, что только она сможет его понять. И этого ему хватило…
Он давно понял природу многих душевных недугов, но женщин в свои двадцать семь лет толком понимать так и не научился. Ему сильно мешало то, что многие заболевания он мог определить на ранней стадии. Последней своей возлюбленной он однажды в пылу ссоры выставил диагноз. Полностью. Только она, к счастью, ничего не поняла, а ушла от него потому, что он был слишком странный на ее вкус.
— Кать, ты бы лучше мне позвонила. Неужели я бы тебя не выслушал?
Роме до сих пор было не по себе, когда он думал, что мог бы не пойти вчера гулять. Ведь в эту ночь Кате было все равно — он или мужик со светящимися глазами. А если бы незнакомец успел раньше него? Рома не признавал ни интуиции, ни других иррациональных чувств, но сейчас они все дружно говорили ему, что Катю он мог больше никогда не увидеть.
