Память льда - Эриксон Стивен

Напитай этот мир, смертный, чтобы он перестал быть миром снов. И знай: мы преклоняем перед тобою колена. Наши сердца благодарно замирают перед твоей щедростью. Ты — не т’лан имасс, Итковиан, но ты вызвался нам помочь… Отпусти же эти воспоминания и оплакивай нас, смертный».

Облако возникло из ниоткуда и теперь вздымалось, разрасталось, черным куполом накрывая бесцветное небо. Оно ползло, погребая под собой рваные полосы радуги. Горизонт тут и там разрывали багровые молнии.

Мхиби думала, что сейчас хлынет дождь, но вместо этого пошел град. Он ударял по земле, по хрупким лишайникам. Ближе, еще ближе. Наконец первые градины посыпались и на нее тоже.

Рхиви закричала, стараясь защититься, прикрыться руками. Каждый удар был взрывом, на бедную женщину обрушились не просто замерзшие капли воды, а нечто куда большее.

Жизни. Древние, давно позабытые жизни. И воспоминания. Они все падали сюда, где лежала Мхиби, и били больнее, нежели обломки железа.

Внезапно боль прекратилась. Чья-то тень укрыла рхиви, рядом с нею сгорбился некий силуэт. Теплая, мягкая рука коснулась ее лба, и раздался голос:

— Еще совсем немного, милая девочка. Эта гроза — неожиданность… — Ее защитник замолк, а потом охнул, когда град внезапно усилился. — И тем не менее… все складывается чудесным образом. Но тебе никак нельзя сейчас останавливаться. Ничего, Крупп тебе поможет…

Как смог, он укрыл ее от града, а затем потащил вперед, все ближе и ближе…

Серебряная Лиса брела бесцельно, сама не зная, куда идет. Глаза распухли от слез. Все, что задумывалось еще там, на безвестном кургане близ Крепи, в пору ее недолгого детства, теперь представлялось пустой затеей.

Она отвернулась от т’лан имассов. Отвернулась от т’лан айев. Но ведь не навсегда, а только на время, на короткое время, пока будет создавать для них новый мир. Она думала, что соберет духов и у древних воинов появятся боги. Исстрадавшиеся души т’лан имассов обретут покой и исцеление. Там, в том мире, ее мать вновь станет молодой и здоровой. В мире снов — щедром подарке К’рула и Круппа.

Серебряная Лиса искренне надеялась вернуть матери все, что забрала.

Но т’лан айи не ответили на ее отчаянный призыв. Откликнись они, все могло бы пойти по-иному. А теперь… Скворец мертв. Две малазанки, к которым она привыкла, как к собственной тени, тоже погибли. Они защищали ее до последнего.

Скворец… Рваная Снасть внутри ее была безутешна. А ведь Серебряная Лиса отвернулась и от него тоже. Однако не кто иной, как Скворец, встал на пути Каллора: командор никогда не изменял себе.

И последний удар по ее благим намерениям — т’лан имассы. Итковиан, простой смертный, бывший несокрушимый щит, лишившийся своего бога. Смертный, взявший на свои плечи скорбь тысяч погибших в Капастане… теперь принял на себя еще и давнюю скорбь т’лан имассов.

«Итковиан, одних благородных стремлений мало. Тебе не выдержать боли т’лан имассов. Будь твой бог рядом, он вразумил бы тебя. Но тогда ты бы еще мог уповать на его поддержку. Сегодня ты один. Никто не придет тебе на помощь. А их чересчур много. Даже самому сильному человеку в одиночку не выдержать такой чудовищный груз. Это невозможно. Благородно, мужественно. Но неисполнимо. В чем ты и сам скоро убедишься, несокрушимый щит…»

Серебряная Лиса чувствовала себя побежденной отвагой, но не своей собственной — нет, сама она смелостью никогда не отличалась, — а храбростью окружающих. Сколько же нашлось мужественных людей… Колл и Мурильо с их дурацкими представлениями о сострадании… они похитили Мхиби и даже теперь охраняют ее — умирающую… Скворец, малазанские стражницы, Итковиан. Даже Тайскренн, покалеченный Каллором, все же сумел открыть свой магический Путь и зашвырнуть туда предателя. Их самоотверженность была пронизана безрассудством и потому обречена.

«Я — Ночная Стужа, древняя богиня. Я — Беллурдан, прозванный Сокрушителем Черепов. Я — колдунья Рваная Снасть, некогда бывшая смертной женщиной. И я же — Серебряная Лиса, заклинательница костей, созвавшая т’лан имассов на Второе Слияние… А безрассудные смертные нанесли мне поражение».

Небо над нею задрожало и потемнело. Серебряная Лиса подняла голову и не поверила своим глазам.

Волк бился о прутья клетки. Костяные прутья.

«Мои ребра. Он заперт внутри. Умирает. Я разделяю с ним его боль».

Грудь Тока-младшего жгло огнем. Плети боли хлестали по нему, но почему-то снаружи, словно буря, угрожающая сжечь его кожу. Однако буря эта не становилась сильнее. Напротив, она слабела. И что странно — каждый всплеск словно бы нес в себе некий дар.

«Дар? — изумленно подумал Ток. — Какой дар может быть в боли? Что именно надвигается на меня?»

Ответа на этот вопрос он не знал. Его начали захлестывать чужие ощущения. Воспоминания, горькие и радостные. Они сыпались на Тока, словно льдинки, мгновенно таявшие от соприкосновения с его телом, которое перестало пылать и теперь немело под постоянным напором…

А потом все прекратилось. Его единственный глаз видел не больше, чем пустая глазница второго, потерянного при осаде Крепи. Кромешную тьму взорвал некий непонятный звук: громкий, бьющий в уши. Постепенно звук этот перешел в крик, от которого тряслись пол и стены, рвались цепи, а с низкого потолка сыпалась пыль.

«Выходит, я тут не один? Но кто же еще здесь?»

Рядом с его головой отчаянно и призывно скребли когти Матери.

«Пытается до меня дотянуться. Я ей нужен. Только вот зачем?»

Снаружи гремели взрывы. Слышались чьи-то голоса: хриплые, срывающиеся. Должно быть, это в коридоре. Там бряцало оружие, звенели доспехи, падали тела.

А Матерь рвалась к нему и безостановочно, неумолчно кричала. Когтистые руки молотили спертый воздух, силясь дотянуться до Тока.

Серая вспышка озарила пещеру и Матерь — эту чудовищно жирную, безобразную ящерицу, прикованную к противоположной стене. Ее глаза наполнял ужас. Все камни в пределах досягаемости были изборождены и исполосованы. Свидетели кошмара ее безумия… Току стало страшно. Он вдруг понял, что тот же самый кошмар живет внутри его самого.

«Она — моя… душа».

Перед ним метался Паннионский Провидец. Тело, столько лет служившее яггуту, угрожало развалиться на куски. Но Провидца это совершенно не заботило. Он что-то гнусавил, повторяя нараспев одни и те же слова. Забыв о существовании Тока, Провидец приближался к Матери.

Гигантская ящерица вжалась в стену и закричала еще громче.

В руках яггута юноша заметил какой-то гладкий продолговатый предмет, напоминающий яйцо. Но не птичье. Яйцо ящерицы, окруженное защитным кружевом серой магии. Магией было наполнено и каждое слово гнусавого песнопения.

Из тела Матери вырвался блестящий сгусток. Он был похож на птицу, чудом выпорхнувшую из клетки… чтобы тут же угодить в магический силок и отправиться в другую клетку. В то самое яйцо, что держал Паннионский Провидец.

Истошные крики Матери разом стихли. Она распласталась на полу, повизгивая, будто обиженный щенок. Зато теперь гораздо слышнее стали звуки битвы. Сражение шло уже где-то совсем рядом, приближаясь к месту заточения Тока.

Провидец крепко сжимал в руках магическое яйцо. Морщинистое лицо яггута язвительно улыбалось.

— Мы еще вернемся, — прошептал он.

На мгновение в пещере вновь стало светло. С тяжелым грохотом на пол упали цепи. Потом вновь воцарилась тьма. Провидец забрал с собой Матерь, предварительно лишив ее магической силы.

Ток остался один. Нет, не один. Волк продолжал метаться в его груди, сотрясая изуродованные ребра. Зверю хотелось завыть, позвать свою возлюбленную и сородичей. Но он задыхался.

«Волку нечем дышать. Он умирает… Может, его добил град этих странных даров, оказавшихся совершенно бессмысленными? Ох, бедолага, боги бросили тебя в такую клетку, где ты умрешь… Мы вместе умрем».

Сражение прекратилось. Ток услышал лязг тяжелых засовов. Их отодвигали… нет, пожалуй, просто выламывали, отшвыривая на пол.

Кто-то склонился над малазанцем. Наверное, призрак, ибо рука была костлявой. У живых таких рук не бывает.