Память льда - Эриксон Стивен
«Древние боги, духи зверей и… человек, истерзанный болью и запертый в изуродованном теле. Это ведь его ребра я вижу? Того, с кем говорила когда-то давным-давно? Это он корчился и извивался в материнских объятиях? Получается, мы сроднились благодаря страданиям, поскольку оба заперты в никчемных телах и обречены все глубже и глубже погружаться в пучину боли. Неужели это действительно так?
Человек и зверь — они оба ожидают меня. Мы должны каким-то образом дотянуться друг до друга. Соприкоснуться и убедиться, что мы не одиноки.
Выходит, это и есть наше будущее?
Клетка из ребер, тюрьма… ее нужно сломать снаружи.
Дочь, ты бросила меня, забыла обо мне. А этот человек… он мой брат, и я его не покину».
Возможно, это ей только казалось, но Мхиби уверяла себя, что она вновь ползет вперед.
Где-то внутри, в глубине ее сознания, выл от боли зверь.
Если бы она смогла, то освободила бы его. Просто из жалости.
«Это не любовь… Да, теперь я понимаю… Понимаю».
Он примет их всех. Возьмет на себя их боль. Мир, в котором жил Итковиан, лишил его абсолютно всего, и теперь он брел по этому миру, не имея цели, отягченный смертью десятков тысяч людей, чьи души нес в себе. Несокрушимый щит не мог дать им покой, однако и не хотел избавиться от них. Он знал: его миссия еще не закончена.
Он примет т’лан имассов в свои объятия, словно бы неразумных детей, которые не подозревали, что Ритуал, питаемый силой Телланна, поглотит их души, а их самих сделает шелухой, пустой оболочкой, живыми трупами, обреченными целую вечность служить чужим целям.
Однако… существовало и еще кое-что.
Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.
Целая лавина воспоминаний внезапно хлынула на него.
«Я, Иншарак Улан, третий сын Инала Тума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, родился весной в год Гнилого Мха в земле Красной Меди… И я помню…
Я помню…
Белый заяц. Испуганный пушистый комочек. Он был совсем рядом, в пределах досягаемости. На его шкурке уже появились темные полосы — предвестницы лета. Заяц дрожал, и детская ручонка, протянутая к нему (моя собственная), тоже дрожала. Я схватил зверька. Его сердечко колотилось в такт с моим. Как два барабана — большой и маленький. Я помню…»
«…Меня зовут Калас Агкор. Я помню, как обнимал свою младшую сестренку Ялу. Она горела в лихорадке. Жар становился все сильнее. Мне казалось, бедняжка сейчас вспыхнет и сгорит, но ее тело вдруг стало остывать и окаменело. Мать плакала, раскачиваясь из стороны в сторону, но ее слезы уже ничего не могли изменить. Яла теперь была погасшим угольком. А я с того дня стал для матери всего лишь горсткой пепла…»
«…Я — Ултан Арлад… Помню снег, истоптанный копытами стада бхедеринов, и перья, оставшиеся после линьки птиц. Еще помню айев: они держались поодаль. Мы сильно голодали в тот год…»
«…Мое имя Карасса Ав… Однажды после захода солнца я увела сына Тала — нашего заклинателя костей — в долину Глубокого мха. Я была тогда женой Ибинала Чода и дважды нарушила древний закон: изменив супругу и раньше времени сделав мужчиной этого мальчишку…»
«…В год Сломанного Рога мы нашли волчат…»
«…Я мечтал отвергнуть Ритуал. Я хотел встать на сторону Оноса Т’лэнна…»
«…Лицо, залитое слезами, — это было мое лицо…»
«…И я, Ибинал Чод, видел, как моя жена повела мальчишку в долину. Я знал, что там она сделает его мужчиной; знал, что он окажется в самых нежных руках, какие только есть на этом свете…»
«…Огонь катился по равнине, сжигая траву…»
«…Ранаги… они бежали, ничего не видя…»
«…Я так любил ее…»
Множество голосов. Лавина воспоминаний. Эти воины ничего не забыли. В мертвых телах сохранялись живые воспоминания. Сохранялись почти триста тысяч лет.
«…Был другом Онрака из Логросовых имассов. В последний раз я видел Онрака среди погибших воинов его клана. Их всех убили на улице, но одиночников мы уничтожили. Правда, заплатили за это чудовищную цену…»
«…Я была готова бросить свое сердце к ногам Легана Брида. Ах, какой он был смышленый. А уж как умел меня развеселить…»
«…Едва обряд начался, наши взгляды встретились — мои и Маэнаса Лота. Я увидела в его глазах такой же страх, какой ощущала сама. Наша любовь, наши мечты о новых детях, которые родятся взамен погибших во льдах… все это теперь приносилось в жертву Ритуалу…»
«…Я, Канниг-Тол, смотрел, как мои охотники метнули копья. Она, бывшая самой последней на континенте, упала, не издав ни единого звука. Будь у меня тогда живое сердце, оно бы разорвалось. Война поглотила нас. Мы забыли своих богов и стали поклоняться богу жестокости. Такова страшная правда, и я, Канниг-Тол, не собираюсь замалчивать ее…»
Разум Итковиана отчаянно сопротивлялся, пытаясь помешать его собственной душе откликаться на горестные призывы множества страдающих душ, стремясь закрыть сердце перед исповедями т’лан имассов.
«Как вы могли совершить такой чудовищный Ритуал? Что вы с собою сделали?.. А ведь она отвергла ваши мольбы. Она бросила вас».
Нет, теперь несокрушимый щит уже не мог спастись: он принял их боль и лавина воспоминаний медленно уничтожала его. Слишком много всего, слишком сильные чувства, каждый миг вновь пережит этими заблудшими, неупокоенными созданиями… Итковиан тонул. Он опрометчиво пообещал этим несчастным душам освобождение, даже и не предполагая, какой поток хлынет на него. Итковиан чувствовал, что захлебывается в невидимых волнах. Еще немного — и силы его иссякнут, и тогда тысячи т’лан имассов вновь останутся обманутыми. Но ему не справиться с этим самому. Ведь бог оставил его.
«Я — Пран Чоль. Смертный, ты должен выслушать меня».
Он один, совсем один, и сил становится все меньше.
«Внемли мне, смертный! Есть место — я могу показать тебе его! Ты должен отнести туда все, что мы даем тебе, — это недалеко, совсем рядом! Слышишь, смертный? Туда, в то место».
А силы уже совсем на исходе…
«Смертный, ты должен это сделать. Ради „Серых мечей“ ты должен это сделать. Продержись еще немного, и ты им поможешь. Я отведу тебя».
Ради «Серых мечей»?
Итковиан протянул руку и ощутил пожатие дружеской руки. Сильной, теплой, живой.
Мхиби казалось, что ползет не она, а земля под нею. Мимо проплывали зеленые стебельки и чашечки лишайников, заполненные чем-то красным. Встречались и другие лишайники — белые, точно кости, и полные изящных узоров. Кое-где серел гранит, на котором они и росли. И весь этот мир был совсем рядом.
Она вторглась сюда и безжалостно крушила своим телом хрупкую красоту, оставляя за собой мертвую полосу. От этой мысли Мхиби захотелось плакать. Но впереди была клетка из костей и сморщенной кожи, а внутри — что-то громадное и расплывчатое. Тень, которая по-прежнему звала ее и требовала сломать клетку. Разбить ее и коснуться того, что находилось внутри.
И вдруг нечто — невидимое и огромное — придавило женщину к земле. Бедняжка похолодела от ужаса.
Земля под нею зашевелилась и выгнулась, вспышки замерцали в густеющих сумерках, воздух внезапно стал горячим. В отдалении прогремел гром.
Подтянув ноги и упираясь одной рукой, Мхиби кое-как сумела перевернуться на спину. Хриплое дыхание вырвалось из груди, и она увидела…
Рука крепко держала Итковиана. До несокрушимого щита начало доходить: за лавиной воспоминаний его ждала лавина боли. Той самой, которую он посулил принять на свои плечи. А дальше — освобождение. Дар, обещанный т’лан имассам. Если только он вообще выдержит все это…
Рука повела Итковиана. Путешествие совершалось в его разуме; тем не менее несокрушимый щит шагал, словно великан, глядя с высоты своего роста на ландшафт, который был где-то далеко-далеко внизу.
«Смертный, отпусти эти воспоминания. Пусть они напитают землю и глубоко погрузятся в нее. С твоей помощью, смертный, они вернут к жизни этот опустошенный, умирающий край.
Пойми же. Ты должен это понять. Воспоминания принадлежат почве, камням, ветру. Они слагают незримую суть земли, которая затрагивает душу каждого, кто способен узреть невидимое. Затрагивает тихим шепотом, отзвуками безмерно далекого прошлого. Каждая жизнь добавляет сюда несколько своих собственных слов.
