Светлана Зорина - Глаза тьмы
«Марран, зачем ты послал ко мне своего зверя? — мысленно обратился он к каменному богу. — Ты хочешь испытать меня? Ты же знаешь, я не из этих…Я не испугаюсь, даже если мне суждено умереть».
И он посмотрел прямо в холодные немигающие глаза мангура. Сперва он подумал, что у зверя нет зрачков, но, приглядевшись, понял — они просто очень маленькие, и их почти не видно. Может быть, поэтому глаза мангура кажутся такими пустыми и страшными. Диннар вспомнил слова Сатхи: «Глаза каменного зверя — врата смерти». Он почувствовал, как цепенеют ноги. От зверя исходила явственно ощутимая волна силы, которая постепенно подчиняла его, Диннара, волю. Эти пустые глаза засасывали, пожирали его. Диннар понял: каменный зверь сперва пожирает душу, а потом тело.
— Ну уж нет! — крикнул он, стряхивая оцепенение. — Тебе не забрать мою душу, слуга Маррана! Оставь меня. Уйди прочь. Передай своему господину, что сын Танамнита неподвластен ему. Уходи. Я не из этих. Я не отдам свою жизнь просто так!
Диннар выхватил из-за пояса длинный кинжал. Он продолжал смотреть зверю в глаза. Шкура мангура неуязвима, но можно ударить в глаз.
«Пусть это будет мой последний удар, но я…»
Диннар по успел додумать свою мысль. Произошло нечто странное. Зверь слегка подался назад. Глаза его стали закрываться. Диннар с удивлением смотрел, как медленно опускаются плотные кожистые веки. Потом мангур вытянул шею и, наклонив голову, издал тихий шипящий звук. Морда чудовища была на уровне лица Диннара и совсем близко, но он не испытывал страха. Он знал, что зверь не нападёт. Его глаза — врата смерти — были закрыты. Диннар подобрал добычу и ушёл, а мангур все стоял, словно оцепенев или погрузившись в глубокий сон.
В тот раз Диннар вернулся с охоты рано. А вообще он предпочитал уходить надолго. Встречи с мангурами стали для него обычным делом. Ему даже понравилось за ними наблюдать. Вскоре он понял: каменный зверь умён и, к тому же, обладает собственной этикой. Мангур не нападал сзади и не любил преследовать свою жертву. Он убивал того, кто, посмотрев ему в глаза и прочитав в них смертный приговор, смирялся со своей судьбой. Диннар не испугался, заглянув в распахнувшиеся перед ним врата смерти, и они закрылись.
— Люди сами виноваты, что гибнут от зубов мангура, — сказал он однажды Сатхе. — Они гибнут, потому что боятся. Они не пытаются его одолеть. Стоит ли жалеть того, кто даже не пытался победить.
— Они, может, и пытались, — возразила старуха. — Да ведь никто не обладает твоей силой. Ты имеешь власть и над камнем, и над каменным зверем. Сын тёмного бога, тебе трудно не презирать простых смертных, но не суди их слишком строго. И если ты никого не любишь, научись хотя бы жалеть.
— Люди не очень-то жалеют друг друга.
— Это потому, что они слабые. Ты сильнее всех. Будь сильным, но не будь жестоким.
Диннар ходил в аюмы редко, но надолго. Спал он среди камней или в зарослях ульвараса, сжимая в руке кинжал, и просыпался, едва почуяв опасность. Он прекрасно знал, какие звуки производит каждая пустынная тварь. Его не тревожило шмыганье свидов и маленьких жёлтых гинз, зато звук плавного скольжения по песку ядовитой гинзы саккар тут же вторгался в его чуткий сон. Охотился он обычно по ночам. Тарганы в это время суток были не так осторожны. Их заклятые враги — мангуры — имели обыкновение охотиться днём. Люди тоже. Ведь никто из охотников-марвидов не мог видеть в темноте так, как сын Танамнита.
Диннар ходил в аюмы не столько за добычей, сколько для того, чтобы развеяться и побыть подальше от людей, но добычи приносил гораздо больше, чем другие охотники. В последнее время охота стала делом особой важности. На всех хорошего мяса никогда не хватало. А сейчас его не хватало даже марвидам. Раньше марвидская знать питалась нежным мясом горных животных, которых приводили белые колдуны. Но они как будто забыли дорогу в город Саттама.
Иногда Диннар возвращался с охоты, волоча за собой на крепкой верёвке несколько связанных вместе туш. Ни один мужчина племени но протащил бы такую тяжесть больше десяти каптов.
— Ему помогает каменный бог, — говорили люди. — Он принимает облик мангура и помогает ему на охоте. И охраняет его, когда он спит.
О Диннаре много чего говорили. Он с детства привык слышать о себе небылицы и никогда не опускался до того, чтобы их оспаривать. Его совершенно не волновало, что о нём думают люди. В том числе и женщины, с которыми он спал. Ему было двенадцать, когда он, подкараулив в одном из многочисленных полутёмных закоулков саттамова дома его старшую дочь Намиту, без долгих предисловий овладел ею. Намита не сопротивлялась. Отчасти потому, что боялась его. И ещё — он ей нравился. Как, впрочем, и другим женщинам племени. Ведь он был очень красив и выглядел гораздо старше своих лет. Намите было двадцать три — возраст, когда марвидские женщины уже начинали увядать. Здесь рано старели.
— Ты что, не мог найти себе что-нибудь посвежее? — небрежно поинтересовался Фарат, узнав о связи Диннара со своей сестрой.
То, что Намита была замужем, значения не имело. Марвиды снисходительно смотрели на супружескую измену, особенно если в результате мог получиться здоровый ребёнок. Муж Намиты с радостью согласился воспитывать её седьмого ребёнка, но никто в племени не сомневался, что отец этого хорошенького, крепкого мальчика — Диннар. Сам Диннар не проявлял к своему сыну ни малейшего интереса. Равно как и к другим детям, которых потом рожали его многочисленные любовницы. Он даже точно не знал, сколько у него детей. Это здесь, в Эриндорне, с ним творилось что-то странное. Засыпая, он иногда видел вокруг себя светловолосых мальчиков и девочек. Они бесшумно бегали по комнате, прятались за высокими креслами, выглядывали из-за дверных занавесок. И все они были похожи на неё… Та, другая, с портретов в замке деда, уже не волновала его. Почти. А тогда… Почему он выбрал Намиту? Может быть, потому, что заметил в ней какое-то неуловимое сходство со своей матерью… Конечно, ей было далеко до красавицы Диннары. Да и всем им — этим зрелым, молодым и совсем юным женщинам, которые, глядя на него со страхом и обожанием, выполняли всё, что он от них требовал. Он не был с ними жесток, хоть и обращался с ними без особой нежности.
Эриндорнские женщины находили его грубоватым, но им это даже нравилось. Пресыщенные валлонские красотки не искали в любовных играх ничего, кроме новых ощущений. Марвидки воспринимали грубость мужчины как должное. Женщины пустыни не имели права не то что на протест, но и вообще на своё мнение.
«Она бы не позволила так с собой обращаться», — думал Диннар, представляя себе мать — гордую, прекрасную, далёкую и недоступною. Во сне он хватал её за руки и насильно вытаскивал из портрета на стене. Иногда он делал её из камня и оживлял. Он хотел, чтобы она была его пленницей, но она всё равно ускользала. Ему хотелось унизить её. Порой он представлял себе такое, что просыпался в холодном поту, а потом долго не мог смотреть на женщин, не прикасался к камню и по несколько дней бродил в аюмах.
