Светлана Зорина - Глаза тьмы
Сейчас ему всё-таки легче, он взрослый мужчина. Он давно уже знает, что путь настоящего мастера — не дорога, плавно уводящая вверх, а сплошная череда подъёмов, от которых захватывает дух, и провалов, порой таких глубоких, что кажется, уже никогда не выберешься… Сейчас он знает. А тогда он был ребёнком. И как он только не сошёл с ума? Окружающий мир превращался в хаос. Диннара всё раздражало. Особенно уроды. Сатха, хорошо изучившая его настроения, старалась, чтобы в такие дни марканы не попадались ему на глаза. Сама она была рядом, но Диннар всё чаще и чаще забывал об её уродстве. Она охраняла его сон. И будила, когда он не мог сам избавиться от кошмара. Во сне хаос форм становился совершенно нестерпимым. В ослепительной, странно светящейся темноте плавали какие-то тела и конечности, лица и морды. Они постоянно видоизменялись, складывались, образуя всевозможные фигуры. Получались разные существа — красивые и безобразные, похожие и не похожие на людей. Были и просто люди. Некоторых Диннар узнавал. Он довольно часто видел высокого старика с худым и мрачным лицом — своего деда, двух стражников у тяжёлых обитых железом ворот, а ещё чаще старуху, с мольбой протягивающую к нему костлявые руки. Он спрашивал её, откуда она знает, что он сын Танамнита, и почему все в замке так упорно от него это скрывали. Он ещё о чём-то спрашивал. У него было много вопросов. Она не ответила ни на один. Она говорила что-то бессмысленное, бессвязное и с жалкой улыбкой протягивала к нему руки. Диннар злился. Он бросал в неё камень и тут же пугался, увидев у неё на лбу кровь. Иногда он на этом просыпался. А бывало и хуже. Кровавые пятна на голове старухи превращались в цветы — в те самые красные цветы, что росли возле замка, а сама старуха оборачивалась молодой женщиной. У неё были длинные густые волосы, большие карие глаза и маленький твёрдый рот. Диннар знал эту женщину. По портретам, которые украшали стены замка. В его снах она была такая же, как на этих портретах, — красивая, надменная… и совершено неподвижная. Она не протягивала к нему руки и не называла его своим сыном. Она даже смотрела куда-то мимо. Диннар знал, что она могла бы ответить на все его вопросы… Если и не на все, то на многие. Но он не спрашивал. Он знал, что она не ответит. Она была мертва. А цветы, кровавым венцом пламенеющие на её чёрных волосах, казались живыми.
Эти цветы часто появлялись в его кошмарах. Они росли в пустыне, оплетая развалины древнего города. Они ловили людей своими прочными, цепкими стеблями, высасывали из них кровь, пожирали плоть и разрастались, принимая различные формы. Сперва они превращались в тех, кого поглотили, потом стремительно видоизменялись. И Диннара опять окружал хаос форм — обнажённые тела, извивающиеся в попытках вырваться из невидимых оков, окровавленные конечности, звериные морды… Отовсюду лезли омерзительные твари с хвостами, щупальцами и человеческими лицами — непроницаемыми, застывшими, как у мертвецов или статуй. Диннар отсекал им головы и приделывал к человеческим телам, а длинные суставчатые щупальцы извивались и превращались в красные цветы, которые снова нападали на людей и пожирали их. Диннар тщетно пытался спасти самых красивых. Цветы пожирали их первыми. Диннару хотелось, чтобы было темно. Совсем темно. Чтобы не видеть всего этого кошмара. Бог тьмы иногда являлся ему. Обычно он принимал образ вунха, большого и лохматого. Диннар скучал по нему и очень радовался, когда его видел. Он обнимал вунха за шею, погружая пальцы в густую косматую шерсть, а зверь лизал ему лицо прохладным чёрным языком. Диннар просыпался и какое-то время лежал, глядя на Сатху, которая осторожно прикладывала к его лицу мокрое полотенце.
— Спи, — говорила она. — Всё кончилось. Тебе приснится что-нибудь хорошее.
Диннар не любил снов. Даже хороших. Образы и так преследовали его днём и ночью. Он любил, засыпая, погружаться в темноту. Но это не было погружением на дно. Темнота обволакивала его и медленно несла, качая на мягких, упругих волнах. Иногда она напоминала мягкую чёрную шерсть, к которой так приятно прижаться щекой. А под этой шерстью ощущалось живое сильное тело. Огромный чёрный вунх… Единственное существо, которое Диннар хотел видеть во сне. Он катался на нём и играл с ним. А вокруг не было никого и ничего. Высоко в тёмном небе призрачно белела Кама. Ни яркого света, ни резких теней. Никаких силуэтов. Никаких картин и образов. Диннару нравилась Кама. Вунху тоже, и Диннара это тревожило, хотя он не понимал, почему. И ещё он ужасно не любил, когда в эти сны вторгалась мать. Она ничего не говорила и даже не смотрела на Диннара, но упорно вставала между ним и вунхом. Она раздражала Диннара. Особенно её красота. И то, что она была не с ним. Во сне она была близко, иногда даже очень близко… И в то же время далеко. Лучше бы он вообще её не видел.
«Наверное, она считала себя самой красивой на свете, — думал Диннар. — Может, она и была самой красивой, если её полюбил величайший из богов. А я найду женщину красивее её. Вот найду и всё!»
Он очень рано начал интересоваться женщинами и гораздо раньше своих ровесников стал мужчиной. В двенадцать лет он был ростом с пятнадцатилетних марвидов. Никто во всём племени не решился бы меряться с ним силой. Он считался лучшим охотником и занимал одно из самых почетных мест на совете. Впрочем, Диннар редко являлся на совет и уходил оттуда, когда ему вздумается. Никто не возмущался. Ему даже казалось, что все вздыхают с облегчением, увидев, как он встаёт, собираясь уйти. Большую часть времени он посвящал ваянию, а когда хотел развеяться, отправлялся на охоту. Выслеживая и преследуя добычу, Диннар забывал о той мучительной, порой беспросветной тоске, которая наваливалась на него в периоды творческих кризисов. Чем отвратительней у него было на душе, тем дольше он пропадал в аюмах.
Охотился Диннар один. Другие охотники из страха перед мангурами ходили в аюмы группами не меньше трёх человек и никогда не оставались там на ночь. Диннар не боялся каменного зверя. Он не боялся ни Маррана, ни его слуг. Ведь он был сыном Танамнита, а каменное царство создали дети тьмы.
Старые охотники говорили, что мангур имеет обыкновение завораживать свою жертву. Под его взглядом человек или животное цепенеет и не в силах даже сдвинуться с места. Отсюда и поверье, что священный зверь Маррана может одним взглядом обратить живое существо в камень.
Диннар хорошо запомнил свою первую встречу с мангуром. Ему было десять лет, и он уже почти год как ходил в аюмы. Обычно пустынные жители становились охотниками не раньше двенадцати. Однажды, подстрелив таргана, Диннар решил тут же утолить голод. Он целый день выслеживал добычу, а сушёное мясо, которое ему дала с собой Сатха, съел ещё вчера. Диннар жадно припал к надрезу на шее животного. Свежая кровь была любимой пищей охотников. К тому же она быстро восстанавливала силы. Диннар очень устал и потерял бдительность. Он не заметил, как подошёл мангур, и поднял голову, лишь когда увидел в двух шагах от себя большую тень. Зверь был красив и ужасен одновременно. Его плотная, неуязвимая для копий и стрел кожа отливала серебром. Над головой устрашающе вздымался жёсткий гребень. На шее он был покороче, на загривке снова топорщился, словно гряда острых клинков, потом, резко уменьшаясь, тянулся вдоль спины и доходил до самого конца длинного, мощного хвоста. Мангур был неподвижен, как изваяние. Четыре сильные когтистые лапы прочно упирались в песок. Он не спешил нападать. Наверное, он знал, что этот человечек никуда от него но денется. Диннар тоже это знал.
