Медсестра-заклинательница - Сэран Чон

Ынён и без этих слов все уже видела – волосы, одежда, обувь были целыми. Когда Ынён взглянула на ботинки, Кансон в шутку притворился, будто снимает их. Ынён рассмеялась. Он был как живой – в нем сохранились все мелкие черты и детали. Ынён подумала, что пройдет еще много времени прежде, чем он превратится в желе, потом станет прозрачным и рассыпется.

«Другие очень быстро рассыпались, а со мной почему-то этого не происходит».

– Потому что ты молодой, – сказав это, Ынён поняла, как комично это звучит. Она имела в виду: «Ты не рассыпаешься, так как много чего не успел в молодости», но получилось: «Ты слишком молодой организм, поэтому и не рассыпаешься». Кансон тоже слегка улыбнулся.

«Поэтому я и вспомнил о тебе. Подумал, раз я еще долго тут пробуду, пообщаюсь-ка пока с тобой».

Ынён поставила перед Кансоном планшет и открыла приложение для рисования. Рука Кансона заскользила по экрану. Не так как у живых людей, но появилась нечеткая линия, он обрадовался. Рисовать, оказывается, могли и мертвые.

«Ничего себе! Получилось! Я статическое электричество».

– Рисуй сколько хочешь!

Так получилось, что они стали сидеть за одной партой – отчасти по их воле, отчасти нет. В их классе раз в неделю всех пересаживали. Если кому-то по жребию выпадал нежелательный сосед по парте, он обычно обращался к более слабому однокласснику, ниже его в иерархии, и предлагал поменяться местами. И вот, когда одной девочке достался Кансон, она попросила Ынён поменяться с ней местами, и та с удовольствием согласилась. Голос девочки был дружелюбным, и Ынён обрадовалась, что кто-то с ней заговорил. К тому же Кансон излучал неплохую ауру, поэтому она не колебалась. Он всегда сидел угрюмо, но вокруг его головы и плеч подпрыгивали маленькие желе. Его можно было не избегать, но все делали обратное.

С того дня оба втихаря не тянули жребий, поэтому всегда оставались за одной партой. Все равно остальные их избегали. Во время обеденного перерыва каждый из них ел сам по себе на своем месте, но все-таки это помогало им не чувствовать себя одинокими. Дети могли бы начать сплетничать про них, но о них – вечных изгоях – говорили только: «Эти двое странных все время сидят вместе». Их парта стояла в самом конце первого ряда. Летом там было жарко, а зимой холодно, глаза слепило от солнечного света, кондиционер дул прямо в шею, а доску было плохо видно. Кансон все время рисовал, а Ынён наблюдала за облачками любовной энергии, которые плавали над головами других детей.

Первым заговорила Ынён. Это получилось невольно, когда Кансон нарисовал Зелгадиса из «Рубак». Ынён очень любила этого персонажа.

– Ой, это же Зелгадис, подари мне, пожалуйста?

Почему мне нравился этот молчаливый персонаж с железной головой и каменной кожей? Кансону, похоже, очень понравилось, что кто-то попросил у него рисунок, хотя он этого и не показывал, и он подарил ей картинку и даже раскрасил ее. Да, все-таки он был неплохим.

Эта картинка точно должна была где-то быть… Ынён заламинировала этого Зелгадиса и носила с собой, прикрепив к пеналу. Одна девочка из кружка комиксов увидела картинку и спросила: ходила ли Ынён на фестиваль комиксов. А когда Ынён сказала, что нет и что это нарисовал Кансон, все сильно удивились. Дети из кружка комиксов окружили Кансона и Ынён, и после этого у них завязалось общение. Не удивительно – ведь они увлекались фантастическими историями и были свободны от общего мнения. Им нравилось, что Кансон хорошо рисовал, а Ынён была экстрасенсом.

Ынён до сих пор при виде детей из кружка комиксов в школе всегда хотела им сказать: «Вы очень хорошие дети». Ей следовало и дальше увлекаться комиксами, но после окончания средней школы столько всего произошло, что она не смогла, а теперь очень жалела.

Кансон стал часто появляться не только у Ынён дома, но и в школе. Точнее, он ходил за ней по пятам. Привидению было весело проводить время в медпункте, он развлекался, подсказывая Ынён, кто притворяется, а кто точно болеет. Иногда он прогуливался по классам, садился на кафедру в аудитории или на стол в учительской, а иногда, стоя над баскетбольным кольцом, не давал мячу попасть внутрь. Кажется, он давно не был в школе. Ынён прощала ему эти мелкие хулиганства.

Пару раз он был свидетелем того, как Ынён ликвидировала двух плохих духов, проникших в школу. Когда кусок одного из них подкатился к Кансону, тот сильно испугался и отпрыгнул назад. Он отошел как можно дальше, словно боялся, что, прикоснувшись к нему, станет таким же. Ынён начала переживать: вдруг она случайно своими руками рассыпет Кансона. В голове у нее мелькало множество различных сценариев, и ее беспокойство росло, особенно когда он появлялся неожиданно.

Но особенную неловкость Ынён испытывала, если Касон появлялся в моменты, когда она была с Инпхё. Он лежал на заднем сиденье автомобиля Инпхё, сидел на подлокотнике в театре или на лестнице, сопровождал их во время обедов и ужинов, чем страшно раздражал Ынён. Однажды, когда она заряжалась, держа Инпхё за руку, он проговорил: «Губами, губами» и захихикал, поэтому Ынён пришлось отпустить руку Инпхё, хотя она зарядилась только на восемьдесят процентов. Но больше всего ее раздражало, когда эти оба говорили одновременно.

«Да, в твоем вкусе. По роже сразу видно, он колючий и упрямый. Ты не могла себе получше найти – с сильной энергией, но покладистого? У тебя и так жизнь не сахар, так еще нашла себе в парочку чудика…»

– Ты меня слушаешь? Когда человек с тобой говорит, надо внимательно слушать. Ты не смотришь на меня. Я сейчас говорю важные вещи.

Она несколько раз чуть не произнесла: «Эй! Вы оба, помолчите!»

Ынён вспомнила тот день. Тот день, когда она поранила лицо. Маленькое желе бросилось ей в лицо и оставило ожог, словно кто-то слегка тронул ее щеку раскаленным пальцем – Ынён и подумать не могла, что оно может быть таким горячим. Сам ожог был не сильным, но боль была такой острой, что ее трудно было забыть. Из-за этого весь тот день Ынён ходила угрюмой. Все произошло после того, как недалеко от школы случился большой пожар. В том здании ночевали проститутки, а сутенер запер снаружи окна и двери, и шестнадцать человек погибло. След от насильственной смерти сохраняется очень долго. Маленькая Ынён постепенно осознавала, что в жизни каждый день встречаешься лицом к лицу со страшным миром насилия и иногда неизбежно страдаешь от него. Полное принятие этого было не под силу такой маленькой девочке и камнем давило на сердце, из-за чего она была очень ослаблена и ходила в основном, только в кружок комиксов, но и там толком не могла сконцентрироваться. Ее художественные способности были посредственными, поэтому Ынён рисовала крупные детали, раскрашивала рисунки чернилами или переклеивала кусочки бумаги. Но в тот день ей и это было не по силам. Она сидела, теребя толстую бумагу для рисования комиксов. Кансон мельком глядел на нее и вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Тебе… тебе надо определиться с персонажем.

– Что?

– Я к тому, что ты выбрала не тот жанр. Ты должна поменять мрачные ужасы на комикс, герой которого энергично перемещается, спасая мир. Если бы ты с самого начала выбрала такого, то дети относились бы к тебе нормально. И ожога бы ты не получила.

– Моя жизнь не комикс.

– Не сильно от него отличается, поэтому я попробовал тебя нарисовать.

Кансон протянул ей эскиз – на нем была нарисована Ынён в пропорции один к пяти в школьной форме и в короткой юбке. Она растерялась – ее что-то смущало: не то пропорции, не то короткая юбка. На рисунке в одной руке Ынён держала радужный меч, а в другой – пистолет. До того, как она успела что-то сказать, Кансон вынул из висевшей на стуле большой сумки игрушечный меч и пистолет. Они были старыми и с царапинами. Видимо, его игрушки, с которыми он играл в детстве.

– Глупенькая, это я к тому, что ты должна пользоваться инструментами.

– А…

– Не надо страдать от ранений, ты должна двигаться с легкостью.